Постельный режим - Сара Билстон Страница 36

И я выбрала ПФЭ, но тайком бегала на занятия по прозе и поэзии, по теории литературы. Недолго, правда. Мне всегда нравились женщины-писательницы — сестры Бронте, Джордж Элиот, Эмили Дикинсон, Кейт Чопин, Вирджиния Вульф, Сильвия Платт. Как трагична судьба многих из них, судьба их героинь. Жизнь их зачастую горька и злосчастна. Они находили свой конец в морской пучине, жадно ловя последний глоток воздуха, и белый свет мерк над их головами в момент цепенящего освобождения. Иногда я лежала у себя в спальне, уткнувшись носом в ковер, и представляла, будто тону в речке, которая протекала в километре от нашего дома. Я зажмуривалась, тело наливалось тяжестью, тьма брала верх. Половина меня в самом деле хотела умереть, только без боли, без удушья и страха. Такой я рисовала себе смерть — смерть без грязи.

Через два дома от нас жил один мальчик; он повесился, а несколько месяцев спустя от нас ушел папа. В моей памяти эти два события связаны крепко-накрепко. Той сырой весной изменился пейзаж моего детства. К тому времени, как зацвели пионы вдоль переднего забора, я знала — теперь я взрослая. Тот мальчик покончил с собой, потому что над ним издевались одноклассники, во всяком случае, такой слух ходил по школе. Его звали Патрик, он был хрупким пареньком, светловолосым и очень бледным. Он повесился в садовом сарае, где редко играл, и родители нашли его лишь через сутки. Лицо его было багровым, рассказывали потом соседские дети, язык — черным, а голова едва не отрезана проволокой, которую он использовал вместо веревки. Я все думала: почему он не поступил проще — привязал бы к поясу пару кирпичей и сиганул в речку. Наверное, хотел отомстить родителям за то, что те не сумели защитить его. Лично я всегда считала, что опрятный труп подействует сильнее. Смотрите, как я красива, смотрите, что вы не оценили и потеряли.

А потом из дома ушел папа, и меня несколько недель терзали сомнения: вдруг он тоже покончил собой, а историю с его предательством мама выдумала? Или, чего доброго, сама его и убила? Но одновременное исчезновение жены нашего соседа поставило крест на этом варианте, если, конечно, не имела места повальная резня, а на серийную убийцу мама не тянула даже в моих глазах. Через какое-то время папа начал нам позванивать и слать письма. Жив и здоров, значит. Я была несколько разочарована.

Подростком я запоем читала книжки про отцов плохих, воскресных, сбежавших — выбрать было из чего. Отцы, которые не защитили дочерей, отцы, которые не понимали дочерей, отцы, которые бросили дочерей. («Папа, папа, ты ублюдок»). Отцы, которые уходили на войну («Маленькие женщины»), уединялись в библиотеке («Гордость и предубеждение»), впадали в ярость («Грозовой перевал» [29]), приводили в дом заведомо негодных мачех (только не заставляйте меня перечислять все сказки). Матери неизменно надоедливы, но, если не испускают дух при родах, как правило, крутятся поблизости. Отцы — дело другое.

Когда отцам кажется, что семейная жизнь не удалась, они смываются.

Среда, 19.30

В доме напротив ужинали два старика, муж и жена. Я смотрела на них, а тут как раз появилась Брианна, щеки пылают, глаза тихо сияют любовью. Разделенной любовью.

— Кью, нет слов! Что за чудный вечер мы провели в «Ле Бернардин»! — пропела она с затуманенным воспоминаниями взором. — Марк был внимательным и заботливым как никогда! Но главное: он сказал, что всю оставшуюся жизнь хочет прожить со мной. Я знаю, как ты переживаешь за Лару, — Марк рассказал, вы с ним даже поругались, но я сказала, что ты готова помириться. Ведь так, правда? Умоляю, Кью, скажи — да. Ты стала мне такой близкой подругой, порадуйся за меня! И за Марка.

Я внимательно вглядывалась в Бри. Похоже, ее любовный дурман мне на руку: она явно не просекла моей двуличности. Впрочем, какая теперь разница. Я должна принять решение — готова ли я расстаться с единственным настоящим другом, поддерживавшим меня все последнее время, единственным другом в чужой стране. И ради кого или чего? Ради женщины, которая мне даже не нравится? Ради принципа «нельзя бросать беременных жен с детьми»?

Сын брыкается и пихается, мы с ним лежим вдвоем и размышляем о будущем. Я чувствую под рукой его головку, изгиб спинки, округлости маленьких ягодичек. Хочу, хочу его увидеть! Хотя при теперешней ситуации между его родителями, думаю, ему лучше там, где он есть, клубочек, уютно свернувшийся внутри меня.

Четверг, полдень

Утром была у доктора Вейнберг на очередном УЗИ. Докувыркался мой парень — теперь лежит попкой вниз.

Еще вылезая из постели, я почувствовала странную одышку и что-то твердое в подреберье. Детская головка оказалась прямо у меня под ребрами, в нескольких сантиметрах от сердца. Доктор Вейнберг сказала, что, если он не перевернется, придется делать кесарево сечение.

Том в последнюю минуту решил идти со мной, и мне почудилась тень облегчения на лице Вейнберг, когда мой муж, размахивая портфелем, вошел в кабинет. А может, я и фантазирую. После слов «кесарево сечение» Том сжал мою руку. От неожиданного прикосновения я даже вздрогнула.

— Он, конечно, перевернется, — с мягким нажимом произнес Том. — И тогда кесарево сечение не понадобится?

— Разумеется, — согласилась Вейнберг. — Правда, места для маневра у него маловато — жидкости не хватает. Чудо, что он вообще перевернулся. Парень таки с норовом, он вам еще покажет.

О чем думал Том? Не знаю. Вот до чего мы с ним докатились.

Кесарево сечение — полостная операция. Меня вскроют и вынут ребенка. С одной стороны, вроде и хорошо: я уж начала сомневаться, хватит ли у меня физических сил на роды, после стольких недель без движения. Но с другой стороны, это же тихий ужас! Сестра рожала сама, с мужеством и упорством. Как здоровое животное производит на свет детенышей. Мама тоже обошлась без лекарств и скальпелей. «Что это за женщины, которые слишком хороши, чтобы тужиться? [30]— говаривала она у кровати Элисон. — Куда катится этот мир, не знаю. В наше время мы просто брали и рожали, немножко боли еще никому не повредило. Элисон это понимает, она у нас с характером». Элисон, бледная, измученная, улыбалась ей в ответ, переводила с мамы на меня самодовольный взгляд женщины, выдержавшей проверку на прочность.

— Это было тяжело, мама, но оно того стоит, — добродетельно сказала она. Сигнал мне: я, может, дочка номер два, но я наверстываю.

А я буду тупо лежать пластом и получу своего малыша из рук хирурга. С самого начала все, что касается ребенка, идет у меня вкривь и вкось.

Выйдя из кабинета врача и проковыляв до конца коридора, я бездыханная примостилась на низком железном ограждении, а Том побежал ловить такси, бормоча себе под нос: