Тайна пропавших картин - Ольга Солнцева Страница 37

А что, если выставить картину под окно? Вокруг музея – густые кусты. Отработаю день и спокойно заберу «улику», чтобы снова унести домой. Да! Это выход!

Выглянула в коридор – никого. Выхватила ключ от служебки из кармана и закрыла дверь. Затем, сунув ключ обратно, кряхтя, опять отодвинула шкаф, вытащила картину…

Улеглась на подоконник, высунувшись из окна как можно дальше наружу, чтобы опустить картину вниз: тихо и аккуратно.

Только бы не вывалиться вместе с ней! Вот будет зрелище: торчащие кверху ноги, ворованная картина, я, наверняка с шишкой на лбу – всё в одной куче, бери и пиши с меня показания.

Разжала руки, и рамка с грохотом – вот противная! – приземлилась на асфальт. По звуку стало понятно, что дерево не выдержало беспарашютных прыжков и треснуло. Я простонала от чувства досады.

Затем сползла с подоконника обратно в комнату, и тут кто-то дернул за ручку двери с обратной стороны. Сердце мое остановилось.

– А дверь закрыта! – услышала я голос Бегунова-Прыгунова.

Господи, что же делать? Ведь он обязательно въедливо спросит меня: что я делала за закрытой дверью?

Я забегала по комнате. Взгляд остановился на открытом окне. Я схватила сумку, кофты и, торопливо запихивая их внутрь, начала на ходу взбираться на подоконник. Живот… Одна коленка… Другая… Ап! Переворот по часовой стрелке… Ой, где там земля?

Под окном, присев на корточки, я торопливо выбросила кофты на асфальт, запихнула картину в сумку, закрыла ее сверху все той же декорацией, пробралась на коленках по кустам, перешагнула низкую решетчатую преграду, отделявшую кустарники от тротуара, и выбралась на пешеходную дорожку. От меня шарахнулась пара чинно прогуливавшихся подростков.

Я, короткими перебежками, пытаясь быть не замеченной Романом, – вечно он торчит на крыльце музея! – устремилась к автобусной остановке.

И только забравшись в тут же появившийся транспорт (хоть с этим мне сегодня везло), плюхнулась на сиденье и облегченно вздохнула…

Прошлое.

72

Я с трудом разлепила глаза и увидела над собой белый высокий потолок. Наверно, из-за его неестественной высоты мне показалась, что я уменьшилась в размерах. От такой мысли сразу стало не по себе.

Я повела глазами налево, потом направо, и мне предстала во всей красе знакомая до боли ажурная лепнина под самым потолком.

Где я могла уже такое видеть?

Мозг работал плохо. При умственном напряжении в голове что-то пребольно звенело.

Однако я вспомнила.

«Тётина гимназия!» И не просто ее гимназия, а тот самый кабинет, где когда-то проходили уроки арифметики.

Память медленно начала ко мне возвращаться. Вспомнилось, что этот класс теперь вовсе не класс, а комната, где живет Матвей.

«Что же я тут делаю?» – недоуменно пронеслось в голове.

Я скосила глаза, чтобы найти ответ на мой вопрос. И увидела дремавшую рядом, на стуле, Гертруду.

– Гертруда! – с трудом выдавила я из себя.

Та тут же открыла глаза, счастливо засияла и наклонилась надо мной.

– Сашенька! Милая моя девочка! Как ты нас напугала!

– Почему я здесь, а не дома? – натужно прошептала я.

Было так трудно говорить, как будто на моей груди сидел медведь.

– Молчи! Доктор велел тебе меньше разговаривать. Ты еще очень слаба. Пока ничего не спрашивай. Мы потом тебе всё объясним… Ну… только скажу… Ты у Матвея. Просто к нему было ближе…

Когда она это сказала, я сразу все вспомнила. Забор, расстрелянные люди, среди них Лайла…

Я застонала и закрыла глаза. Господи, неужели всё было правдой?

– Поспи! – услышала я как будто вдалеке голос Гертруды и опять провалилась в темноту…

73

В следующий раз, когда я очнулась, Гертруды в комнате не было. Потолок уже не казался таким белым: наступил вечер или, может быть, ночь. У камина возился Матвей, в мою сторону не смотрел.

Я, почувствовав, что отлежала руку, попыталась ее высвободить из-под одеяла. Матвей услышал шорох и тут же обернулся. Торопливо приблизился к кровати. Наклонился ко мне.

– Саша, как ты? – в его глазах плескалась тревога.

– Хорошо, – отозвалась я.

Действительно, сон пошел мне на пользу. В этот раз я почувствовала себя лучше.

– Есть хочешь?

– Хочу.

Он, довольный, хмыкнул:

– Сейчас…

И засуетился: торопливо шагнул к столу, где стоял котелок, заботливо прикрытый полотенцем; взял металлическую миску, стоявшую здесь же, и, откинув полотенце, полез рукой за картофелиной. Тут же отдернул руку. Я думала – обжегся. Но нет: он просто вспомнил о ложке… Побежал к подоконнику, где дружная семейка столовых приборов стояла в стеклянной банке…

Я переводила взгляд, наблюдая за ним.

Интересно, сколько я уже здесь? Просыпалась днем, а сейчас вечер. То есть прошли целые сутки. Неужели я так долго спала?

Матвей принес картошку в металлической миске. Присел на край кровати.

– Помочь тебе сесть?

– Нет-нет, я сама! – опережая его намерения, торопливо уселась на кровати. Тут же почувствовала головокружение, но постаралась скрыть это от Матвея.

74

После ужина я сразу заявила Матвею, что мне пора домой.

– Не сегодня! – прозвучал твердый ответ, и стало понятно: спорить бесполезно.

Однако этот упрямец не отпустил меня и на следующий день, когда со мной всё уже было в порядке: и голова не кружилась, и лежать целый день я уже не могла. А ведь сам спал две ночи на полу: мог бы даже обрадоваться моему отбытию.

На вопрос «Почему?» ответил:

– Я специально вас разделил друг от дружки… Чтобы ты со своими родственниками снова не наделала глупостей.

Я поёжилась, с ужасом вспомнив забор, надпись на нем и бедную Лайлу. Но оставаться тут ужасно не хотелось: всё было чужим, включая Матвея.

Тогда я попыталась уговорить его:

– Матвей! Мы поняли свою ошибку и не повторим больше ничего подобного. Поверь!

– Нет! – твердо сказал он, не глядя на меня, и вышел из комнаты.

Мне был слышен звук его шагов по коридору, голос – он поздоровался с кем-то… Потом все звуки смешались воедино – гимназия походила сейчас на большой улей.