Если это любовь - Элизабет Ренье Страница 37

Кэролайн подняла взгляд:

– Папа, а ты не сердишься на Майлса за то, что он вовлек тебя в столь неприятное дело?

Капитан вытянул вперед уставшие ноги.

– Я уже начал закисать здесь, в Трендэрроу. И, кроме того, мне было интересно посмотреть, как начнут развиваться события. Я никогда не принадлежал к тем, кто резко меняет курс, чтобы избежать борьбы. Ну и, признаться, ничто меня так не восхищает, как смелость.

Кэролайн грустно напомнила ему:

– Тимоти тоже был храбрым, но ты им не восхищался.

Капитан смущенно сказал:

– Тимоти, упокой Господи его душу, был иным. Он бросился на твою защиту, не раздумывая, как и Пирс, который начал драку, увидев, что Майлса хотят арестовать. Майлс – смелый человек, без промедления идущий навстречу опасности, ему бы, правда, неплохо было научиться тактике ведения боя, но это придет с годами. В суде он хладнокровно, пункт за пунктом, выкладывал обвинения против правительства, которые невозможно было оспорить. По существу, его аргументы были подтверждены лордом Чэтхемом и мистером Франклином, а также письмом Эдмунда Берка. И поскольку он говорил спокойно и убедительно, не упомянув ни одного из своих товарищей по имени и не высказав ни единого упрека в адрес губернатора Виргинии, он многих привлек на свою сторону. Я знаю, что сейчас в кофейнях и клубах только и говорят о несправедливостях, допущенных по отношению к американским колонистам.

Пирс радостно воскликнул:

– Значит, сэр, в конце концов, вы на нашей стороне!

Капитан покачал головой:

– Нет, дорогой, это не так. Я офицер флота его величества, и если мне дадут под командование корабль и прикажут войти в Джеймс-Ривер и разнести в куски верфи моего племянника, мне придется это сделать.

Мальчик испуганно вздрогнул. Кэролайн сказала:

– Папа тебя дразнит, Пирс. Он больше не выйдет в море.

Капитан вздохнул:

– Ты права, моя дорогая. Только новая война с Францией может заставить командование вспомнить о старом одноглазом моряке.

Покраснев, Пирс неуверенно сказал:

– Я… Я хотел бы, чтобы вы были на нашей стороне, сэр, и командовали нашим кораблем, а я бы служил под вашим началом.

Николас сдвинул парик и почесал голову.

– Черт побери, мальчик, ты же хотел быть солдатом. Жизнь матроса тяжела, Пирс, Порой с морем приходится сражаться так же, как и с коварным врагом. Но зато, – сказал он, хлопнув себя по колену, – в море тебе нечего бояться женского языка. – Он захохотал.

– Папа, постыдился бы ты, – укоризненно сказала Кэролайн. – Можно подумать, что мы с мамой только и делаем, что пилим тебя.

– Ну, меня-то Бог миловал, – усмехнулся он. – Майлс наверняка сейчас мне завидует. Бьюсь об заклад, он многое дал бы, чтобы променять тюремную камеру на Трендэрроу и твое общество. Хотя поначалу ты с ним и ссорилась, он здорово к тебе привязался. Он всегда спрашивал о тебе, когда я приходил к нему в тюрьму.

Низко склонившись над шитьем, Кэролайн спросила:

– Папа, а женщинам позволяют навещать заключенных?

– Да, конечно. Но я бы не советовал. И Майлс этого не хотел бы, я уверен. Думаю, ему было бы неприятно предстать перед тобой в тюремной робе. Кроме того, его единственное желание – уберечь тебя от дальнейших несчастий, он хочет, чтобы ты забыла…

– Он знает, что это невозможно. По-моему, он не сделал ничего дурного, кроме… – Девушка замолчала, увидев удивленные взгляды отца и Пирса, не ожидавших ее столь пылкого тона.

Отец встал и положил руку ей на плечо.

– Тогда будет лучше, моя дорогая, если ты напишешь ему об этом. Потому что ему кажется, будто ты никогда не простишь его из-за тех неприятностей, которые он на тебя навлек. – Он повернулся к Пирсу: – А теперь, мой мальчик, мы отправимся по реке в Плимут и встретимся там с капитаном Майклмором, который любезно согласился доставить тебя в Америку на своем корабле.

Кэролайн снова принялась за шитье. Действительно ли она простила Майлса? Неужели в душе она все еще винит его в своих несчастьях, в смерти Тимоти?

Заключенный в сырой темной камере среди настоящих преступников, думает ли Майлс о ней? Винит ли ее или вспоминает с любовью? Мечтает ли о встрече с ней или она вовсе не занимает его мысли?

Нет, не Майлса следовало винить в смерти Тимоти. Она, только она в ней виновата. Да, она пытается ослабить свое горе, навещает больных, приносит еду старикам, деньги нуждающимся. Она нанесла визит леди Бренкомб, стараясь утешить ее как могла, занимается с Пирсом уроками. Единственный человек, которому ничем нельзя помочь, – это Майлс. Ее Майлс…

Отложив шитье, Кэролайн прошла в библиотеку. Сидя за бюро, она вспоминала его лицо, голос, прикосновение ласковых губ. Затем она взяла перо и стала писать.

Лес пожелтел, ветви могучих деревьев облетели и обнажились. Под ногами тихо шуршали опавшие листья. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь криками неизвестной водяной птицы, кружившейся над болотом. Кэролайн потянула на себя тяжелую дверь и вошла в холодный полумрак часовни. Первоначальное тяжелое горе по Тимоти прошло, тревога за Майлса при мысли о его страданиях превратилась в тупую, отчаянную боль.

Три года заключения казались Кэролайн целой жизнью. Она расспрашивала отца об условиях жизни в тюрьме, о подробностях каждодневного существования Майлса, о пище, людях, с которыми он сидел в одной камере. Капитан очень сдержанно отвечал на ее вопросы, и по одному этому она уже догадывалась об ужасах жизни Майлса. Если бы только она могла его увидеть, заверить, что постоянно думает о нем, что ее любовь становится все глубже и сильнее, а вовсе не умерла. Но он этого не хотел. Во всяком случае, так она думала. Он не написал ей ни слова из Ньюгейтской тюрьмы. Трижды она писала ему, старательно подбирая каждое слово на случай, если письмо окажется в чужих руках, но так, чтобы он все понял, читая между строк. По временам она твердила себе, что Майлс больше не любит ее, что будет лучше, если она попытается его забыть, ведь он советовал ей как-то это.

Но, стоя на коленях в этом тихом убежище, Кэролайн понимала, что скорее забудет солнце и луну, чем изгонит из своих мыслей человека, который стал частью ее существа. Будущее с ним казалось невозможным. А без него – печальной и безрадостной дорогой в тумане, как путь через лес в ноябрьских сумерках. Три года будут тянуться в пустоте и безнадежности, прежде чем она узнает, что ждет ее впереди. Три года, которые она должна посвятить своим родителям, матери Тимоти и молитвам за Майлса, поскольку больше, кажется, ему от нее ничего не нужно. Когда он выйдет из тюрьмы, ей будет двадцать один год. Но даже если бы ей был восемьдесят один, она не могла бы чувствовать себя более опустошенной, чем сейчас.