Опасный маскарад - Элизабет Грегг Страница 37

– Как-нибудь в другой раз, Вирджи, – мягко сказал он и чмокнул ее в лоб. – Не обижайся. У меня есть одно срочное дело, о котором я только что вспомнил. Иди к своему толстячку, а то он лопнет от злости. Пожалей Роуз, представляешь, сколько потом придется убирать?

Звонко хохотнув, Вирджи грациозно повела бедрами и пошла назад, в объятия пыхтящего коротышки.

На улице Бен осмотрелся по сторонам. Концерт уже начался: окна театра горели мягким ровным светом, а из открытых окон доносилась волшебно красивая мелодия, от которой щемило сердце и на глазах выступали слезы.

– Надеюсь, тебе там хорошо, – пробормотал Бен. – Не хотелось бы, чтобы этот самодовольный болван испортил тебе праздник, но ты сама его выбрала…

Он сдвинул шляпу на затылок и уныло поплелся в «Хромой мул», где его всегда были рады угостить выпивкой и пригласить за покерный стол.

Десмонд уже минут пять возился с ключом, пытаясь открыть замок на двери нового дома Дессы. Наконец раздался сухой щелчок, и эта трудная задача была решена.

Вместо того чтобы гостеприимно распахнуть перед ним дверь, как он на то и рассчитывал, девушка прислонилась к ней спиной, ясно давая понять, что путь дальше для него закрыт.

Он взял ее руку и поднес к своим губам. Ничего. Никаких ощущений. Просто дежурный вежливый поцелуй сквозь перчатку.

– Концерт был замечательный, правда, Десмонд?

– О да. Лист удивительно талантлив.

– Верно, но мне больше нравится Шопен, – заметила Десса, хотя весь вечер искренне наслаждалась зажигательными мелодиями Листа.

Если бы в программе был Шопен, то его глубокий лиризм и чувственность вполне могли довести ее до слез. Особенно после этой встречи с Беном Пулом… Девушка и сама не могла сказать, почему решила вдруг не согласиться с Десмондом, в ней вдруг заговорил какой-то странный дух противоречия.

– Быть может, встретимся снова через неделю? В следующую субботу дают трехактную пьесу Виктора Гюго. Она называется… м-м-м… забыл как, знаю только, что все Восточное побережье по ней просто с ума сходило.

– Посмотрим, Десмонд, сейчас трудно сказать. Я и правда очень устала. Спасибо вам еще раз.

Она боком проскользнула в прихожую и захлопнула дверь, хотя по глазам своего провожатого видела, что он отнюдь не считает их беседу оконченной.

В спальне Десса расшнуровала платье, скинула его на кровать, и тут кто-то негромко постучал в дверь. Кто бы это мог быть? Десмонд? Нет, вряд ли. Он, конечно, зануда, но зануда воспитанный.

Стук повторился, и дверь, чуть скрипнув, приоткрылась. Девушка слишком поздно вспомнила, что снова забыла запереть ее изнутри.

– Десса? – позвал тихий и очень знакомый голос. – Не пугайтесь, это всего лишь я.

И прежде чем она успела хоть что-то предпринять, на пороге комнаты возник Бен. Картина, открывшаяся его взору, до боли напоминала сцену в ветхом домике почтового агента, где их с Вилли задержала поломка повозки и где он увидел ее тогда.

– Опомнитесь, Бен Пул, да вы в своем уме?! – возмутилась Десса. – Что это за манера… да нет, скорее привычка вламываться ко мне без предупреждения? Я уж не говорю о приглашении! Что вам надо? – неосторожно спросила она и тут же спохватилась: – Нет, не отвечайте. Просто уходите, и все.

– Если не хотите видеть незваных гостей, научитесь сперва запирать дверь, – буркнул Бен, отводя глаза. – Вы… вы слишком красивы, чтобы держать дом нараспашку… особенно по ночам.

– Бен, – жестко повторила она, – уходите немедленно, иначе я позову на помощь.

– Не стоит, Десса Фоллон, не утруждайтесь. Я сейчас уйду.

Но вместо того чтобы так и сделать, он продолжал стоять на пороге, нервно теребя в руках шляпу. Десса не знала, что и делать.

– Вы же знаете, что я просто не могу вас обидеть, – еле слышно сказал Бен.

«Еще как можешь!» – подумала Десса, хотя и понимала, что он имел в виду совсем другое. В его глазах она видела все тот же глухой огонь – предвестник всепожирающего пожара, который, единожды вспыхнув, испепеляет дотла душу и тело. Боже, что же творится в сердце этого нерешительного великана? О чем он думал, идя сюда? Он не мог не знать, что она укажет ему на дверь, и все же пришел. Значит, желание видеть ее оказалось сильнее рассудка? Значит, она ему все же не безразлична? Девушка почувствовала, как в ней снова поднимается волна желания. Он здесь, значит, он хочет ее. Она всей душой жаждала поверить в это, но боялась. Слишком много было горя и разочарований, и ей казалось, что еще одно может оказаться последним, что она его просто не переживет.

Бен первым нарушил затянувшееся молчание:

– Я шел к себе и… и вдруг испугался, что вы снова забудете запереть дверь… То есть, я подумал… подумал, что, если вы еще не спите, мы могли бы поговорить.

Десса молча кивнула. Значит, это он запер вчера дверь. И наверняка сначала зашел к ней в спальню и увидел ее спящей. Она покачала головой и, не отдавая себе отчета ни в том, что почти не одета, ни в том, что делает, шагнула ему навстречу.

«Боже правый, да это просто какое-то наваждение!» – молнией пронеслось у нее в голове, и разум вновь восторжествовал над чувствами.

– Подождите, пожалуйста, в гостиной, – вымолвила она, и сама не узнала свой голос. – Я скоро приду.

Черты его лица разгладились, он с облегчением вздохнул и улыбнулся.

– Да, конечно. Я подожду здесь… то есть в другой комнате, и вы… вы скоро придете…

Чувствуя себя законченным дураком, Бен проследовал из прихожей в полупустую гостиную и тяжело опустился на стул. Зачем он здесь? Зачем мучает и себя, и ее? Все произошло как бы само собой: он увидел свет в крохотном оконце, через которое вчера с таким трудом выбрался наружу, и просто не смог пройти мимо. Потребность видеть Дессу превратилась для него в какую-то манию – она жгла и иссушала душу, будоражила, не давая ни минуты покоя… Он перестал теребить шляпу, бросил ее на пол рядом со стулом и, обхватив колено сомкнутыми в замок пальцами, откинулся на спинку.

Внутренний голос нашептывал ему, что надо бежать, бежать отсюда без оглядки, пока еще не поздно, пока не случилось ничего непоправимого… Но на этот раз Бен твердо решил остаться. Будь что будет. Он больше не мог обходиться без общества этой странной, непонятной, а порой и пугающей его девушки с ясными зелеными глазами. Даже когда она сердилась на него, кричала, гнала, ему все равно было с ней хорошо.

Подобного чувства он не испытывал с детства, резко оборвавшегося в тот день, когда его мать и трех сестер зверски убили бандиты. Тогда, стоя над их бездыханными телами, он хотел лишь одного – умереть. Подонков так и не нашли. А потом он и сам начал убивать на войне. Какое-то время это ему даже нравилось. Ему казалось, что он мстит за смерть своих близких; в каждом враге он видел одного из негодяев, лишивших жизни беспомощную женщину и трех маленьких девочек. Слепая ненависть, которая с безошибочной точностью направляла его карающую руку, сделала его самого холодным, расчетливым убийцей.