И жизнь подскажет… - Кетлин О'Брайен Страница 37

— Он уехал? — спросила она, не поднимая головы. По щекам ее текли слезы: надо дать им время высохнуть. Не стоит показывать свою слабость. Рядом с кузиной она должна быть сильной.

— Нет, не уехал.

Хилари вздернула голову; сердце ее заколотилось так, словно хотело выскочить из груди. Перед ней стоял Коннер.

— Я думала, ты уехал, — заговорила Хилари. Стены завертелись вокруг, и к горлу подступила тошнота. — Я слышала шум…

Коннер поднял усталый взгляд.

— Это уехала Марлин. Ты и в самом деле думаешь, что я покинул бы дом, не поговорив с тобой?

Хилари инстинктивно расправила плечи. Ну разумеется! А она-то, наивная дурочка, надеялась… Но Коннеру недостаточно излить свой гнев на Марлин. Он явился по ее душу.

— Хорошо. Что же ты хочешь сказать?

Вместо ответа Коннер прикрыл дверь и подошел к окну. Несколько секунд он стоял неподвижно, вглядываясь в блекло-голубые небеса.

— Ну? — сердито поторопила она. — Нам скоро уезжать. Скажи, что хотел, и отпусти меня!

Но ее раздражение, казалось, вовсе не задело Коннера. Он даже не повернулся к ней лицом.

— Я хотел рассказать тебе свой сон, — ответил он наконец каким-то деревянным голосом.

Сон? Внутри у Хилари что-то сжалось. Нет, он не собирается бранить и упрекать ее — для Коннера Сент-Джорджа это слишком просто. Он придумал поистине дьявольскую пытку — открыть ей всю глубину своего страдания! О Господи, этого она не выдержит!

Но должна выдержать. Она выслушает Коннера, даже если его рассказ разобьет ей сердце. Ей нужно знать о нем как можно больше — какую бы боль ни принесло это знание.

— Хорошо, — ответила она, сжав кулаки. — Я слушаю.

Несколько секунд прошло в молчании. Наконец Коннер глубоко вздохнул и начал рассказ.

— Мне снится Томми, — заговорил он. — Впрочем, об этом ты знаешь.

Хилари кивнула, чувствуя, с каким трудом даются ему слова.

— Я никогда по-настоящему не понимал брата. — Он говорил монотонным, отрешенным голосом, как будто рассказывал ребенку сказку на ночь. Словно эта история не имела к нему никакого отношения. Должно быть, говорить об этом иначе было ему не под силу. — Томми был совсем не похож на других мужчин в семье. Отец называл его дурачком, блаженненьким, я пытался его переделать, и только мама принимала его таким, как есть. Она верила в его талант. Мечтала отдать его в художественную школу, но отец и слышать об этом не хотел.

Он задумчиво покачал головой.

— Не знаю, почему… Может быть, наш отец унаследовал такое отношение к искусству от своего отца. Я ведь тебе рассказывал, что мой дядя тоже хотел стать художником, но дед не дал ему осуществить мечту. Сент-Джорджи должны заниматься бизнесом, и только бизнесом — такова традиция нашей семьи.

Он рассмеялся коротким, безрадостным смехом.

— Вот из меня получился образцовый Сент-Джордж: всю жизнь я занимался делом, и только делом, не отвлекаясь ни на какие «глупости». — Он потер лоб рукой. — И, помоги мне Бог, считал, что именно так и должен жить настоящий мужчина!

Хилари хотела что-нибудь сказать, но не могла подобрать слов, поэтому промолчала.

— Когда мама умерла, Томми было всего девять лет, а мне — двадцать. Разумеется, я не мог воспринимать его как равного. Для меня он до самого конца оставался «мальчишкой». Перед смертью мама просила меня позаботиться о Томми, помочь ему наладить отношения с отцом.

Коннер замолчал; Хилари видела, как дергается жилка у него на виске.

— И я старался, как мог. Учил его всему, что умел сам, — забивать голы, очаровывать девушек, сокрушать врагов. Всему, что должен уметь настоящий Сент-Джордж. Заставил его сменить карандаш и кисть на ракетку и клюшку для гольфа. Хотел сделать из него настоящего мужчину, такого, чтобы отец остался им доволен. А, надо тебе сказать, нелегкая это была задача — угодить нашему старику!

Он провел рукой по волосам.

— Как я старался, черт побери! Откуда мне было знать, что из этого выйдет?

— Ты не мог знать, — тихо ответила Хилари. Ей невыносимо было видеть страдания любимого.

— Мог, черт возьми! Должен был! — Он зажмурился и потряс головой. — Боже, каким я был самоуверенным идиотом! У Томми ничего не получалось — и неудивительно, ведь ему была совсем не по душе такая жизнь. Теперь отец окрестил его «вечным неудачником».

Хилари вдруг вспомнились слова Джулса: «Может, корова у меня и получится, но, скажу я вам, и жалкая же это будет корова! Потому что она должна была быть звездой».

Коннер открыл глаза. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль.

— Каким я был дураком! Так и не понял, о чем молила меня мать!

— О чем же? — осмелилась задать вопрос Хилари.

— Она не хотела, чтобы я переделывал Томми. Она просила меня встать на его сторону, научить отца принимать своего младшего сына таким, как есть. Она ждала, что я стану его защитником. — Голос его отяжелел от ненависти к себе. — А я стал ему врагом.

Хилари в ужасе затрясла головой.

— Нет, Коннер! Я не верю, что он видел в тебе врага!

— А что ему оставалось? Даже после смерти отца я не оставил его в покое. Он хотел поступать в академию художеств — я заставил его идти на факультет менеджмента. Разумеется, он провалился на первом же экзамене. А затем взбунтовался, как всякий мальчишка на его месте. Начал пить. На работе, куда я его определил, вообще не появлялся. Спал до полудня, рисовал до заката, а ночами шатался по барам. В какой-то забегаловке он подцепил Марлин и женился на ней, хоть я был против этого брака. Должно быть, сделал это специально, чтобы меня позлить.

— Нет! — прервала его Хилари, возмущенная таким самооговором. — Он женился, потому что любил Марлин!

— Может быть, — вяло отозвался Коннер. Он, кажется, почти не слышал ее, погруженный в свои невеселые мысли. — Однако к тому времени смыслом его жизни стала борьба со мной. Если я называл что-то белым, он тут же говорил: «Нет, черное». А я, как многие неразумные родители, не желал уступать даже в мелочах. Готов был сражаться с ним из-за каждого пустяка.

Он устало потер глаза. Ей хотелось бы воскликнуть: «Не надо, молчи, ничего не говори больше!» Но она знала: Коннер должен облегчить душу исповедью. Слишком долго он держал свои муки при себе.

— Однажды он пришел ко мне и потребовал ключи от лодочного сарая. Хотел куда-то отправиться на катере. — В бледном свете умирающего солнца лицо Коннера казалось пепельно-серым. — Я отказался отдать ключи. Он был под хмельком, к тому же я считал его увлечение катером пустой тратой времени.

Коннер тяжело опустил руку на подоконник, как будто хотел ударить по нему кулаком, но не нашел в себе сил.

— Я был так чертовски уверен в своей правоте! Не сомневался, что стараюсь для его же блага… А он, разумеется, воспринял мой отказ как бессмысленное издевательство. Взорвался, наговорил мне всякого…