Царский каприз - Александра Соколова Страница 37

— Ну, и чем же кончилась ваша сказка? — спросила княгиня, когда государь умолк, откинувшись спиною на мрамор колонны, к которой была приставлена банкетка.

— Она еще не кончилась, княгиня. Моя сказка еще ждет конца, и вот об этом-то конце я и хотел спросить вашего мнения.

— Моего мнения?.. А что же я могу сказать вам, государь? Ведь я ни вашей ледяной царевны не знаю, ни храброго и самонадеянного рыцаря никогда не видела! О чем же именно вы хотите спросить меня?

— Я хотел знать ваше мнение о том, ждать ли великому храброму рыцарю удачи, полюбит ли его когда-нибудь ледяная царевна, или так и умрет она, холодная и застывшая, никого на своей груди не отогрев и сама никем не согретая?

— Вы хотите моего прямого и откровенного ответа?

— Конечно!.. Я знаю, что ни лгать, ни хитрить вы не станете.

— Благодарю вас за эту лестную уверенность, ваше величество, вы не ошиблись! — воскликнула Софья Карловна. — Я ненавижу всякую ложь и всякое притворство, и не только вам, простому передатчику чужой вам сказки, а самому рыцарю сказала бы, если бы он был живой человек и мне пришлось встретиться с ним, что его ледяная красавица, наверное, никогда не полюбит и ему около нее всегда будет так же холодно, мертво и неприветливо, как при первой встрече. Я любви не знаю или почти не знаю!.. Но мне сдается, что истинная, живая любовь вся скажется с первой минуты, разом… что понемногу она входить в сердце не может и что как ни храбр, как ни велик и непобедим ваш рыцарь, но сердце женское ему силой завоевать не удастся.

— И вы уверены в том, что моя ледяная царевна — это вы ее «моей» назвали — никогда никого горячо не полюбит и всю свою жизнь проживет неподвижная и холодная, никого на своей ледяной груди не согревши и сама ни на чьей груди не согретая…

— Нет, этого я не сказала!.. Я сказала только, что того самонадеянного рыцаря, который так упорно и так властно добивался ее любви, царевна никогда не полюбит; но ведь в том далеком сказочном царстве, о котором идет речь, не один же властный рыцарь живет! Вы сами сказали, что там живут и «мелкие, ничтожные оруженосцы»!.. Ваша ледяная царевна — странная и капризная царевна, государь!.. Она и сама в своем ледяном покое, быть может, многого не требует и, скромно отказавшись от почетной любви и жгучей страсти высокого рыцаря, способна откликнуться на любовь одного из тех мелких и ничтожных оруженосцев, о которых вы только что упоминали.

По лицу императора проскользнула гневная тень.

— Вы считаете возможным такое… увлечение, княгиня? — спросил он.

— А разве в сказочном царстве бывает что-нибудь невозможное, ваше величество? Да и от ледяной царевны чего же можно ждать?.. На то она из снега и льда вся сделана, на то от нее и холодом веет!

Император медленно поднялся с места.

Встала и смелая маска.

— Это ваше последнее слово, княгиня? — серьезно, с расстановкой спросил государь, особенно подчеркивая слово «последнее». — Я уже предупредил вас и еще раз повторяю, что этот разговор между нами более никогда не возобновится. Подумайте серьезно, прежде чем ответить. Вы можете впоследствии раскаяться в излишней поспешности и излишней решимости.

— Я никогда ни в чем не раскаиваюсь, государь!.. По-моему житейскому катехизису, раскаяние — смертный грех!

— Я не задерживаю вас больше, княгиня! — сказал император, овладевая собой и почтительно предлагая руку своей смелой маске. — Прикажете отвести вас к вашему прежнему кавалеру?..

— Не трудитесь, государь, я сама найду его! Он, вероятно, дожидается меня где-нибудь неподалеку.

— А вы держите его в таком строгом повиновении?

— Нет, государь!.. Я и сама повиноваться не умею, и от других никогда не требую повиновения!..

— О последнем я судить не могу, но за первое смело ручаюсь! — холодно улыбнулся император, доводя княгиню до свободного кресла и вскользь замечая неподалеку действительно ожидавшего ее Бетанкура.

Тотчас после этого разговора император уехал из маскарада, а неделю спустя Софья Карловна лишилась той временной пенсии, на которую она, правда, по строгой букве закона, не имела права и которая была ей оставлена только по личному ходатайству великого князя Михаила Павловича.

Великий князь, до сведения которого тотчас же дошло об этом новом обстоятельстве, приказал единовременно выдать княгине Несвицкой из личных его средств годовой оклад ее временной пенсии, но своему августейшему брату по этому поводу не сказал ни слова. Он удовольствовался тем, что в течение нескольких дней воздержался от посещения дворца и от личных докладов государю под предлогом болезни, в подтверждение которой представил на высочайшее имя медицинское свидетельство, что до того времени никогда не делал.

Государь в свою очередь молча встретил и пропустил эту семейную бутаду.

Княгиня Несвицкая отнеслась к явно выраженной царской немилости со спокойным и как бы равнодушным молчанием и не сообщила о ней даже Бетанкуру, с которым говорила все откровеннее и откровеннее и сближение с которым шло быстрыми шагами.

Растерялся только князь Алексей Яковлевич Несвицкий, пораженный не столько тем, что у его жены была отнята пенсия, сколько тем, что непосредственно за этой заметной брешью в ее бюджете последовало существенное изменение и в складе ее жизни.

Софья Карловна убавила штат прислуги и переехала на более скромную квартиру, которую хотя и убрала со свойственными ей вкусом и уменьем, но в которой уже не было прежнего барского простора, ни прежних остатков былой барской роскоши.

Князь растерянно осведомился, «как же они теперь будут жить», невпопад предложил свое личное заступничество перед государем, хотя в своей душе глубоко сознавал, что и не послушает его никто, и сунуться он ни к кому и никогда не посмеет. Он в порыве овладевшего им бестолкового горя дошел даже то того, что принес жене только что полученную от матери повестку на небольшую сумму денег, но, наткнувшись на отказ княгини воспользоваться таким великодушным порывом, быстро сам спохватился и остался глубоко признателен ей за ее положительный и несколько резкий отказ.

Время шло, почти ничего не изменяя в жизни лиц, проходящих перед читателями в этом исторически верном рассказе.

Государь, по-видимому, забыл свой минутный каприз к красавице-княгине Несвицкой, и при дворе уже громко говорили о новой царской прихоти, на этот раз угрожавшей перейти в серьезную и постоянную привязанность.

Объектом этой нарождавшейся привязанности была молоденькая и очень хорошенькая фрейлина императрицы, Варвара Аркадьевна Нелидова, серьезная и сдержанная не по годам, и сумевшая внушить всем вокруг себя строгое уважение, несмотря на то, что она была моложе всех окружавших ее.

Нелидову нельзя было назвать красавицей, еще труднее было при ее крупном росте и внушительной фигуре назвать ее просто хорошенькой, но в ней было столько стильной, плавной грации, весь ее облик дышал такой гордой уверенностью в себе, и в каждом ее движении было столько гордой самоуверенности, что вслед за ней самой в нее почти невольно верили и другие, и ее все сильнее и сильнее подчеркиваемый фаворитизм внушал к ней не зависть и зложелательство, а скорее невольное уважение и как будто легкий страх.