Мистика - Тамара Шатохина Страница 38

      Следующий день  мужики слаженно работали.  Трал подвез маленький  экскаватор и тот готовил яму для септика, рыл траншею для водопровода, а бригада сбивала каркас опалубки для  ленточного фундамента мелкого заглубления.  К вечеру должен был подъехать миксер и залить бетон.  Еще вчера мы с Марком  спланировали порядок работ,  и я оказалась  свободна на целый день.  Подумала и  занялась стиркой.  Отыскав  в сарайке круглое жестяное корыто, наполнила его горячей водой  со стиральным порошком и замочила Ванино белье.

    Мера эта была вынужденной - всю эту ночь я проспала в обнимку с его нижней рубашкой, уткнувшись в нее носом и это было не правильно.  Я просто представила себе ситуацию, когда уже все из нее вынюхаю, и  настанет очередь подштанников, а потом и портянок, чего доброго.  И это было уже совсем не смешно –  такое состояние отчаянья и жуткое чувство потери  культивировать в себе было просто нельзя.  Я отлично понимала это, но  замочить белье себя буквально заставила.

   Баба Маня посоветовала еще и прокипятить его – выварить.

-  И с  отбеливателем каким, а то так не отстирается –  сильно заношено.

  Только мы собрались обедать, взглянуть на стройку подъехал глава  местной администрации.  Низенький крепкий мужчина с властным выражением лица и серьезным взглядом  собрал мужиков,  провел инструктаж по  пожаробезопасности, попросил понимания, примирив этим с собой и уехал – нормальный дядька.   Общался с ним Марк,  отбиваться именем Беркутова Владимира Борисовича не пришлось.  Да и, скорее всего, он был в курсе  кто заказчик и он же - владелец участка.

    Дальше  визит нам с бабой Маней нанес отец Василий –  весьма и весьма  интересный внешне мужчина лет шестидесяти с короткой стрижкой и аккуратной бородкой.  Когда на асфальте остановилась  L-200 серебристого цвета,  хозяйка объяснила мне кто именно идет к нам по участку в джинсах и тонкой ветровке.

   Мы познакомились, я рассказала о причине, по которой нахожусь здесь, показала  фото проекта в телефоне. Само собой, мы поговорили и о рухнувшей церкви.  Оказывается, он долго бодался с военными против подрыва боеприпасов в такой близости к селу.  И почти добился решения о переносе полигона.  А еще были планы на реставрацию, финансирования которой он добивался из федерального бюджета  для  памятника архитектуры 17 века.  Я искренне сочувствовала ему, потому что, похоже,  он был по-настоящему расстроен крушением храма.  Потом  баба  Маня без разговоров  накидала ему щей с кроличьим мясом – к визиту мы не готовились и красный борщ не сварили.

   Надо отдать должное  отцу Василию - он поинтересовался ее нуждами, вручил пачку толстых  восковых свечей и маленькую, очень вкусно пахнущую коробочку, которую привез из недавнего паломничества по христианским святыням Греции.   Металлическая крышечка была иконой с изображением Богоматери, а внутри  нашлись  благоухающие  розовые шарики и две ампулы с пахучими маслами.  Потом он пригласил нас  с  бабушкой  на воскресную службу в соседнее село.  Настоятельно советовал, но категорически не настаивал – приятный мужчина.  Когда он уехал, баба Маня спросила меня:

-  А ты не хотела  спросить его?  Все же они тоже вокруг всего такого крутятся.

-  Мысль была, - призналась я, - но что он может сказать?  Посоветует молиться, как все они.   Может и надо бы?  Но меня не учили.

-  Не припекло еще, значит, - сделала вывод баба Маня.

-  Может быть.  Я предпочту действовать, раз уж этого не умею.

-  Ты хоть говори тогда – как…

-  А вы сами, Мария Львовна?  Вы же молчите, как партизан! – нетерпеливо сорвалась я и извинилась, опомнившись: - Простите…  Давайте сделаем так – я сейчас постригу вас, а я это хорошо умею, а вы в это время расскажете… ну, хоть о первой вашей встрече.

-  Да я все тебе расскажу – жалко мне, что ли?   Вон священник, например, один только здесь и знает про Ивана.  А как ты думала?   Думаешь,  был у меня выбор какой?  Он прикрывает  меня, как и тот, что перед ним служил.   Тогда еще – в те года… ты хоть представляешь себе?  Свет гаснет во всем селе, танк грохочет, ревет… земля потом разворочена.  Ведьмой куда безопаснее, чем если бы на меня в КГБ написали или в психушку сунули.  А так я рассказала ему  все, он головой покачал, молиться велел – тут ты права, и  ходил потом, кадил вокруг дома, молитвы читал, чтобы люди это видели.  Безопаснее так… побаиваются, конечно, но не сильно, все же я зла  больше никому  не делала.

   Это «больше»  я решила оставить на «после стрижки».  Потому что решись баба Маня, и разговор об этом был бы сродни исповеди.  То, что она так проговорилась в сердцах, говорило о наболевшем для нее и далеко не простом.  Почему она одна, отчего отказалась от нее семья?  Не из-за грохочущего же танка?  В то время она уже  жила сама, иначе Ваня не появился бы у нее.  Зарубку себе на ум я сделала,  а ей справедливо попеняла:

-  В селе могло случиться что угодно, а обвинили бы во всем вас.

-  Отец Василий прикрыл бы.  Видишь?  Живая же до сих пор.

    Мы с ней устроились сбоку от дома.  Она на табурете, укутанная старой простыней и я – с  расческой и ножницами.  Дома я сама стригла Олега и подравнивала ему бородку, когда он ее заводил.  А из бабы Мани получалась очень даже креативная старушка – с аккуратной, очень короткой стрижкой,  а если еще седину слегка тонировать в голубизну…  похоже, я немного увлеклась, состригая лишнее.

-  Стрижка будет называться «под мальчика»,  - осторожно предупредила я ее.

-  Давай – не так жарко будет, - дала она добро, -   значит, что еще ты хотела?  Кто был до тебя, те семь, кроме нас с тобой?  А зачем оно тебе?  Первые - совсем случайные люди,  пришли-ушли.  Потом была реставраторша…  она долго тут жила – все ходила, смотрела церковь.  Рисовала красиво –  голубей под крышей, иконы срисовывала.  От!  Ты уже все? – дернулась она.  Я отступила на шаг и оглядела результат своего труда, довольно подтвердила:

-  Я – все.

-  Тогда я тебе портрет Ванин покажу – она мне оставила.

   Пока она ходила в дом-из дома, я сама  присела  на табурет – резко ослабели ноги,  сжалось все внутри от непонятного страха, мурахами  разбежавшегося по коже.  Хотя чего мне было бояться?  А я боялась… неконтролируемо, неподотчетно, непонятно.

    На форматном листе бумаги мой Ванечка был, как живой – в своем комбинезоне, майорских погонах, сапогах, при пистолете и со шлемофоном в руке.   И все же немного не такой, как я помнила.   Внимательнее присмотревшись, я поняла, в чем дело.  И сразу  же расслабилась -  и всеми своими мурахами  и, казалось, самой душой, потому что ей  он не улыбался  так,  как мне.  Даже той немного насмешливой улыбки от порога, которая была для меня, здесь я не отметила.  Но уставший…, какой же он уставший!  Грязный, не выспавшийся… со  скорбными носогубными складочками,  морщинками на лбу –  вымученный дорогой и ответственностью, вымотанный вусмерть мужик, которому  хотелось всего лишь вымыться, блин!   Всего лишь!

   Из-за  набежавших слез не было  видно не то, что рисунка, а и белого света.   Скрутило, перетянуло все  внутри уже не страхом, а пронзительной жалостью и страшным ощущением  вины – не дала  выспаться, отдохнуть… выжала досуха, до донышка выпила - последних сил лишила.  А что, если из-за этого…?  А  еще руки его…