Ваш скандальный нрав - Лоретта Чейз Страница 38

– Хватит болтать, моя дорогая, – остановил ее Кордер. – Побереги лучше дыхание – оно понадобится тебе на подъеме.

Они еще не начали подниматься, а Франческа уже задыхалась.

И все из-за того, что ее рука лежала в его большой, теплой и уверенной руке. Последний раз она ходила за руку с мужчиной в первые годы своего замужества, в те дни, когда Джон Боннард был таким нежным и заботливым и ей казалось, что она снова и снова влюбляется в него.

Ее глаза затуманились, и она яростно заморгала, силясь взять себя в руки и радуясь тому, что сейчас ночь и они в темноте.

Господи, она готова расплакаться! Неужели она еще способна лить слезы после всего, что она уже пережила?

Но когда Кордер выпустил ее руку, чтобы поговорить со стражником, Франческа вмиг ощутила себя брошенной и ее глаза опять наполнились слезами.

«Прекрати!» – приказала она себе.

Франческа слышала низкий голос Джеймса, слышала, что стражник что-то ему отвечает. Их разговор длился совсем недолго. Вскоре Джеймс повернулся к ней, снова взял ее за руку и с довольной усмешкой посмотрел на нее.

– Он венецианец, – сказал Джеймс Франческе. – Увидев, что со мной красивая женщина, он и не подумал останавливать меня, так что его даже уговаривать не пришлось.

Правда, Франческа предполагала, что на стражника подействовала скорее правильная итальянская речь Джеймса, который говорил как уроженец этих мест, а не его уговоры. И уж конечно, романтичность венецианца была тут ни при чем. Между прочим, иногда настоящее чудо может сотворить монетка-другая – и даже с неподкупными австрийцами, обожающими правила.

– Наверху есть еще один стражник, – сказала Франческа. – Он точно австриец.

– В его обязанности входит замечать какие-то беспорядки, пожар, вторжение врага и тому подобные происшествия, – сказал Кордер. – Он может обыскать нас – вдруг мы несем с собой оружие? Ты согласишься, чтобы тебя обыскивали?

– Смотря кто возьмется за это, – промолвила Франческа. – Если он молод и красив…

– Что ж, тогда посмотрим, – кивнул Джеймс. – Будем подниматься наверх наперегонки?

– Как это похоже на мужчину – предлагать женщине подобное, – сказала Франческа. – Не забывай, что ты в панталонах, а мне будут мешать верхние юбки, нижние юбки и корсет.

Когда стражник открыл им дверь, Джеймс, наклонившись, прошептал ей в самое ухо:

– Но ведь мы всегда можем снять их.

По всему телу Франчески словно побежали электрические искорки.

Она остановилась.

Джеймс рассмеялся и подтолкнул ее вперед.

Франческа повиновалась, чувствуя себя совершенно нелепо: была звездная ночь, на колокольню подниматься запрещено, и последний раз она бывала там при свете дня, в толпе туристов…

…Вдобавок ко всему Джеймс крепко держал ее за руку, и ей хотелось идти за ним куда угодно. Все это страсть, сказала она себе, и чем скорее она одолеет этого демона, тем лучше.

До рассвета оставалось еще больше часа; луны и звезд из башни не было видно, хотя в ее арочных окнах Франческа могла разглядеть силуэт Джеймса на фоне неба. Он мог бы попросить у стражника фонарь или факел, но, похоже, свет ему не был нужен или он попросту предпочел обойтись без него. Он легко передвигался в темноте, а в нынешней ситуации никаких проблем и вовсе не возникло: ведь им нужно было всего лишь подниматься по устремленному вверх витому пандусу.

Более того, в любой ситуации Джеймс чувствовал себя в темноте увереннее. А этой ночью он держал ее за руку, слышал тихий шелест ее одежды. Иногда юбки Франчески касались его ног. Иногда до его обоняния доходил уже знакомый ему аромат – жасмина или ее самой.

– От чего исходит этот запах? – спросил он. – Я различаю аромат жасмина, к которому добавляется еще какой-то, едва ощутимый.

– Тереза раскладывает в моих шкафах среди белья, платьев и носовых платков ароматные пакетики, – объяснила она. – Видишь ли, женщине недостаточно красиво одеваться. А куртизанка должна пахнуть как-то особенно, возбуждающе.

– Тем более такая известная, как ты! – проговорил Джеймс, не позволяя себе думать о том, что происходило у нее в спальне, о ее разбросанных вещах, обо всех этих женских безделушках, флакончиках с золотыми пробками и ажурным тиснением. Труднее всего было не думать о ее прозрачном пеньюаре и о сексуальной ночной сорочке, в которой он ее увидел. – Тебе удается скрывать всех остальных любовников, так что я насчитал всего двоих… или, допустим, троих, если считать меня.

– Нет, тебя мы считать не будем, – сказала Франческа. – Потому что ты – это наваждение.

– Очень хорошо, – кивнул он. – Но в Италии каждая уважающая себя матрона имеет по крайней мере двоих любовников и, возможно, наваждение-другое.

– Но я не итальянка, – возразила она. – Я англичанка, к тому же разведенная.

– Находясь в Риме, – немного перефразируя известную поговорку, произнес Джеймс, – лучше всего вести себя как все римляне. В Риме, в Италии, да и вообще в любой стране континента, тебя никто не примет за путану.

– Не говори ерунды, – сказала она. – Я-то знаю, кто я такая. И могу доказать это с помощью моих бриллиантов.

– Я бы назвал тебя великолепной деловой женщиной, – вымолвил Кордер.

– Я училась у лучшей из нас, – сказала Франческа. – В Париже. У Фаншон Нуаро.

Джеймс присвистнул.

– Я слышал о ней. Ей, должно быть, лет шестьдесят.

– Шестьдесят пять, – уточнила Франческа. – Она уже отошла от дел и живет в роскоши с преданным ей любовником. Это единственная шлюха, которая не кончила в помойной яме.

Джеймс помолчал.

– Господи, Боннард, – вздохнул он наконец, – я вижу, ты хорошо изучила это ремесло.

– Ты сможешь обо всем прочитать в моих мемуарах, – усмехнулась Франческа. – Я собираюсь написать их, когда мне будет сорок лет – до того как умрут все мои персонажи. Пока они еще не слишком стары для того, чтобы испытывать стыд, смущение. А может, моя книга их еще и развлечет.

– А я попаду в твои мемуары?

– Скорее всего нет, – ответила она. – Я собираюсь забыть о тебе к завтрашнему дню.

– В таком случае я, пожалуй, постараюсь осуществить свое намерение сегодня, – вымолвил Джеймс. И, крепче сжав ее руку, он с удвоенной энергией зашагал вверх по пандусу.

Когда сгустится ночь под небосклоном

(Чем гуще тьма, тем лучше, господа!),

Когда скучней супругам, чем влюбленным,

И нет у целомудрия стыда,

Тогда своим жрецам неугомонным

Веселье отдается без труда.