Если в сердце живет любовь - Люси Бродбент Страница 38

Бретт смотрит вдаль задумчиво, отстраненно, и я впервые осознаю, что с ним что-то произошло. Не могу сказать, что именно, но ясно вижу, что человек изменился. Изменился серьезно и глубоко. Куда-то исчезли и самомнение, и заносчивость.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Что «зачем»? — Он недоуменно поворачивается.

— Зачем после стольких лет тебе внезапно потребовалось познакомиться с Тэкери?

— Все равно не поймешь, — тихо отвечает он. — Просто не сможешь понять. А уж тем более не сможешь простить — после всего, что я натворил.

Молчание длится вечно. Мне слегка не по себе. Тэкери и Лидия скрылись из виду, гости постепенно расходятся.

— Я кое-что тебе принес, — осторожно, словно с опаской произносит Бретт и опускает руку в карман брюк. И в голосе, и в движениях чувствуется сомнение. Он уже не так уверен в себе, как прежде. — Вот. — На раскрытой ладони лежит маленькая коробочка.

С первого взгляда узнаю кольцо. Изящное, с семью бриллиантами. Мое обручальное кольцо — я швырнула его, когда застала Бретта в объятиях Консуэлы Мартин.

— Может быть, напрасно стараюсь, но почему-то хочется, чтобы оно вернулось к тебе. Это же твое кольцо, — почти шепотом поясняет Бретт.

Я держу коробочку на ладони и не знаю, что сказать.

— А вот второе, свадебное, я так и не нашел. Да, впрочем, вряд ли оно тебе потребуется.

— У меня теперь другое, — говорю я и показываю руку с двумя подаренными Адамом кольцами: одно из них с огромным бриллиантом.

— Конечно, — обреченно соглашается Бретт.

— Не могу принять. — Закрываю коробочку и протягиваю Бретту. — Не имею права.

— Значит, сохрани для Тэкери, — настаивает он.

С дорожки доносятся голоса. Кто-то громко прощается. Я теряюсь в сомнениях.

— Пожалуйста, — просит Бретт. — Для меня это очень важно.

— Не могу.

— Можешь. Если для Тэкери, то можешь. Аргументы заканчиваются.

— Хорошо, если для Тэкери, то возьму. — Кладу коробочку в карман.

— Пойду, пожалуй, — говорит Бретт и медлит, как будто хочет поцеловать. И на одну крошечную, самую крошечную долю секунды я готова обнять его и поцеловать в ответ. И тогда все снова станет как прежде. Но о чем я думаю? Надо срочно повернуться и уйти. «Повернуться и уйти», — командует внутренний голос.

— Что ж, прощай, — холодно говорю я и твердым шагом направляюсь в сторону дома. И о чем только я думала?

В шестнадцать лет я победила в конкурсе на лучший рассказ. Дело было в средней школе Беверли-Хиллз. Конкурс считался региональным, и шедевр напечатали в местной газете. Впервые в жизни мне удалось одержать победу и вообще добиться успеха в школе, а потому папа отнесся к событию в высшей степени серьезно. Пригласил меня в ресторан, признался, что очень гордится успехами дочери, и показал газету с рассказом всем друзьям и знакомым. Папа всегда поддерживал наши творческие порывы.

Потом позвонила журналистка. Сказала, что их редакция прочитала рассказ и просит меня дать интервью. Я, разумеется, согласилась. Папа всегда давал интервью после выхода нового альбома. А мне не терпелось поговорить о своей работе.

Журналистка пришла к нам домой, и я повела ее во двор, где приготовила чай со льдом. В жизни она оказалась моложе, чем по телефону, и одета была соответственно: мини-юбка, туфли на шпильках.

— А твой отец дома? — поинтересовалась она, чересчур откровенно заглянув в дом.

— Нет, ушел, — не совсем уверенно ответила я, потому что никогда не знала, где он.

— Каково быть дочерью знаменитых родителей? — спросила журналистка, вытаскивая из большой сумки на длинном ремне диктофон и блокнот.

Неужели опять этот вопрос?

— Нормально, — лаконично ответила я.

— Можешь ли ты сказать, что тебя балуют?

— Не особенно. Папа довольно строг.

— И в чем же проявляется его строгость? — уточнила она, странно растягивая слова. Манера задавать вопросы очень напоминала тихое лошадиное ржание.

— Ну, знаете, требует, чтобы мы вели себя вежливо, убирали в своих комнатах, поддерживали в доме порядок. Гулять можно только до десяти.

— Ты очень переживала, когда родители развелись?

— Порядком.

— Почему? — Ну точно, лошадиное ржание.

— Потому, почему переживают все дети… Но теперь мне кажется, что так лучше и для мамы, и для папы. Во всяком случае, прекратились ссоры.

— Они часто ссорились? — Настырная девица серьезно посмотрела на меня и снова заржала: — И в чем же проявлялись их ссоры?

— Видите ли… по-моему, они соперничали. Оба достигли больших успехов, а потому… — Я остановилась. — Трудно объяснить.

— Может быть, ссорились из-за того, что отец принимал наркотики?

Допрос начинал действовать на нервы.

— Честно говоря, мне казалось, что вы собирались поговорить о моем рассказе, а не о моем папе.

— Конечно, конечно… — Журналистка на мгновение растерялась. — Просто начала издалека. Ну, ты понимаешь, для антуража. Итак, как же тебе пришла в голову сама идея рассказа?

В этот момент я поняла, что ни я, ни мой рассказ ни капли не интересовали бойкую особу. А пришла она исключительно ради папы. Следовало бы сообразить раньше.

На следующий день после похорон я вернулась на работу. В печали есть странная, но объективная закономерность: как бы мы ни тосковали, как бы ни страдали, мир неумолимо движется вперед. А когда рядом пятилетний ребенок, земной шар вращается еще быстрее. Каждый вечер человека надо искупать и уложить спать, попугая необходимо накормить, посудомоечную машину загрузить и разгрузить. Конечно, можно было бы положиться на няню и горничную, но рутина успокаивает, а общение с Тэкери дарит ощущение жизни.

Сегодняшний день до отказа наполнен делами, а значит, остается меньше времени на грусть и сожаления. Вечером Адам поведет меня в ресторан. Он заранее изучил путеводитель и выбрал достойное место, заказал по телефону столик, вызвал на вечер няню. И вот теперь нам предстоит в полной мере насладиться гастрономическими радостями в лучшем из новых голливудских ресторанов — французском заведении под названием «Комм са».

После похорон я почти не видела мужа. Каждый вечер и каждую ночь возникают новые сцены из «Пресс-папье», которые необходимо закончить срочно, к утру. Пытаюсь доказать Адаму, что отсутствие гармонии между работой и семейной жизнью порождает дисбаланс и дурную энергию. В ответ он обзывает меня типичным калифорнийским божьим одуванчиком. Хорошо хоть, что нашел в себе силы извиниться за неприличное поведение после похорон. Произошло это не сразу. Вернувшись в тот печальный день домой, я наткнулась на стену ледяного молчания. Что и говорить, в пассивно-агрессивном поведении Адам силен. Затем последовало бурное выяснение отношений с обвинениями в неверности и заявлениями типа «Настоящий отец — я, а Бретт и понятия не имеет о сыне». Наконец мне все-таки удалось убедить мужа в том, что на похоронах папы я вовсе не убегала от гостей, чтобы в кустах заняться сексом с Бреттом, и в итоге последовало неохотное признание: да, возможно, он действительно немного погорячился. Конечно, я тут же его простила. Ситуация сложна для всех. Хорошо, что сегодня вечером наконец отдохнем: выпьем по паре бокалов яблочного мартини, попробуем разные салаты, встретим знакомых. Ну и, конечно, Адам расскажет последние студийные сплетни. Обожаю слушать голливудские новости.