Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн Страница 38

Мое ухо сразу уловило его раздраженный тон. Но я не была в Пакистане уже очень давно.

— Нет. Почему ты спрашиваешь?

Он объяснил, что один из сводных братьев сказал ему, что видел меня несколько дней назад в одном из отелей Пешавара. Я вспыхнула: что это еще за история? Я чувствовала себя оскорбленной. Это неопределенное выражение «в одном из отелей Пешавара» означало, что я изменяла Шахзаде. Я задумалась. Такое грязное обвинение имело тройное действие. Оно наносило вред моей репутации, пыталось разбить нашу семью. Наконец, оно дискредитировало Шахзаду, показывая, что глава момандов не способен навести порядок даже в собственной семье. Это было чрезвычайно важно, поэтому я хотела сразу расставить все точки над i.

— Тебе придется заглянуть в мой паспорт.

У меня их было два: один обычный, другой — дипломатический.

В пятницу Эсматулла повез меня в Джелалабад. Озабоченный Шахзада ждал меня в нашей гостиной. Прежде чем поцеловать его, я протянула ему оба паспорта и опустилась в кресло. Он молча стал просматривать их, страница за страницей. Должно быть, так же тщательно он делал свою работу, когда был полковником полиции. Мне было неприятно все это. Нехватка его доверия задевала меня. Но я подумала, что на его месте поступила бы столь же неделикатно.

Когда он убедился, что в документах нет пакистанских печатей, он вернул их мне. Но я хотела закрыть вопрос окончательно, а потому не остановилась на этом. Никаких сомнений не должно остаться. Нужно вернуть его доверие.

— Ты должен проверить списки на границе, — попросила я, стараясь придать голосу максимально нейтральное звучание. Какое унижение!

Шахзада нашел идею хорошей и без промедления попросил все проверить. Каждый пассажир, пересекающий границу, вносится в регистр. Мое имя там фигурировать не будет, а значит, я буду оправдана.

Эта попытка испортить наши отношения показала, что у нас есть недоброжелатели.

Примерно в это же время мишенью другой атаки стала Кути. Моманд, с которым мы повстречались в Европе, приехав в деревню Шахзады, начал цензорским тоном допрашивать его жену.

— Как ты можешь терпеть эту ситуацию? — негодовал он.

— Это наше личное дело, оно касается только меня и моего мужа, — спокойно ответила та, надеясь положить конец вмешательству семьи в нашу жизнь.

Однако все эти бестактные выходки и неодобрительные суждения все же подействовали на женщину, и она стала настаивать, чтобы Шахзада женился на мне. Я восхищалась ею. Находясь в заточении в горах, без поддержки, она отбивалась от ужасных сплетен, которые ложились на нее еще более тяжелым грузом, чем на Шахзаду и меня. Она выдержала все это очень достойно.

Наша связь становилась известной в разных версиях. Мерхия, у которой в Джелалабаде были родственники, сообщила мне о слухах, которые там ходили: «Глава момандов тайно женится на иностранке». Чуть позже переводчица из ISAF пришла ко мне в кабинет с поздравлениями: «Мне сказали, что вы вышли замуж за пуштуна из Джелалабада…» Я не позволила ей продолжать, сказав, что она ошибается. Каково же было ее разочарование!

— Как жаль! Мы бы гордились этим…

Когда же мне в третий раз сообщили о моей свадьбе с афганцем из Логара, я уточнила:

— Да, но он не из Логара.

Этому ответу, похоже, были рады.

Среди экспатов первыми об этом узнали французы из «Айны», потом те, с кем я делила дом в Тай-мани. Больше никто не был в курсе. Я невозмутимо терпела вечные насмешливые намеки о гареме или третьей жене, шутки, которые обожают европейцы.

Несмотря на молчание моих соседей, новость все же распространилась. Как-то вечером одна моя знакомая француженка, к которой я относилась с большой симпатией, пришла повидаться со мной перед ужином. Она тоже была замужем за афганцем уже много лет. Мы потягивали безалкогольное пиво — оно начало появляться в магазинах на Флауэр-стрит, — и она завела разговор о Шахзаде. Я колебалась, но потом все же решилась рассказать ей все открытым текстом, уверенная в том, что она поймет меня. Но в ответ я получила презрение:

— В этой ситуации ты жертвуешь всем, а он — ничем.

Она негодовала под предлогом того, что хотела для меня лучшей доли.

— Остерегайся, — заявила она, — афганцы сочтут тебя проституткой…

Я была раздавлена. Мою красивую любовь, мою страсть превратить в вульгарную историю двойной жизни и грязного белья! Нам пришлось преодолеть столько препятствий, и для меня было очевидно, что Шахзада считает меня своей женой. Я не думала, что когда-нибудь услышу такое. Да, Кути была права, он должен на мне жениться. Впрочем, он обещал мне это.

Приблизительно в то же самое время жизнь преподнесла мне утешение. У меня появилась подруга, иностранка, назовем ее Hyp. Он была замужем за пуштуном уже лет тридцать. Ее мнения отличались мудростью и остроумием, а знания об афганском обществе были незаменимы. Она помогала мне лучше узнать себя и никогда не пыталась осуждать мои решения. По поводу слухов в столице она высказывалась предельно ясно: «О, ты же знаешь Кабул. Если кто-то хочет навредить тебе, он использует все возможные средства. И твой случай — один из таких». Она была единственной, с кем я могла поговорить обо всех своих сомнениях, жизненных планах. Я решила быть сдержаннее с другими, но это вело меня к одиночеству.

Предстоящая свадьба занимала все мои мысли, стала навязчивой идеей. Я думала о ней дни напролет, и каждый раз, когда мне удавалось ускользнуть к Шахзаде, я поднимала эту тему даже помимо своей воли. Иногда я упрекала его в повышенных тонах: «Ты не держишь слова». Его лицо менялось, ведь вся его жизнь строилась на уважении к данному слову. Единственным его богатством была честь. В такие моменты я переставала настаивать. Я берегла его и отступала: «В любом случае я твоя жена». Он глубже усаживался в кресле и напряженно молчал, измученный этой неразрешимой проблемой.

— Не говори так, Брижитт. Ведь потом мне будет в десять раз тяжелее отпускать тебя к твоей европейской жизни.

— Я была бы счастлива, если бы ты сказал мне: «Ты — моя жена».

Я умоляла его на грани нового срыва.

— Я не могу, — бросал он на одном выдохе.

Все просто, я должна его понять, говорил он, снова овладевая собой. Если мы поженимся, мы не сможем больше путешествовать вместе. Нам придется распрощаться с нашим уединением. Пуштунские традиции будут отныне и навсегда регулировать нашу жизнь. Он не хотел этого. Он поместил меня в свое личное пространство, куда никому, кроме меня, не было доступа. Я вошла в его жизнь не для того, чтобы заниматься семьей, детьми, как это делает традиционная супруга. Я была здесь только для него одного. И если мы не поженимся, то все так и останется. Неужели свадебная церемония с музыкой и автоматной очередью в нашу честь стоит всего этого?

Я слушала его с печалью в сердце. Я надеялась однажды сесть в праздничном платье рядом с ним, одетым в новый наряд с ярким тюрбаном. Он держал бы меня за руку под взглядами сотен гостей, пришедших поздравить нас. Я представляла, как будет биться мое сердце, когда одна из женщин подаст нам зеркало, а другая накроет покрывалом, чтобы мы на мгновение остались одни и смогли прошептать друг другу слова любви. Моя мечта о пуштунской свадьбе разбивалась о реальность, и я снова злилась.