Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская Страница 38

Григорий Иванович был младшим племянником Олега Рязанского, сыном его сестры Анастасии, которую великий князь выдал замуж за сподвижника своего, бывшего ордынского мурзу Салахмира. Перейдя на службу к рязанскому князю, Салахмир принял православие и стал Иваном Мирославовичем, в просторечье Мирославичем.

Великий князь очень ценил его за верную службу, пожаловал ему во владение несколько вотчин и в документах тоже подчёркивал его значительность: «поговоря с зятем своим с Иваном Мирославовичем».

Женившись и обосновавшись на южной засеке Рязанского княжества, в ордынском порубежье, Иван-Салахмир не спешил расстаться со своими прежними обычаями: вёл по-татарски дом, ел конину и пил кумыс, имел наложниц и не мог никак взять в толк, почему трёх, на худой конец, двух из них нельзя сделать младшими жёнами. Он прожил долгую жизнь и всегда отлично ладил и с теми, кому служил, и с теми, от кого их охранял.

Теперь на засеке вёл службу его сын, тучный, но очень ещё подвижный старик, добродушный и хлебосольный, удивлявший соседей и родственников своими частыми женитьбами. С его жёнами всё время что-то приключалось: то умирали, то убегали, то попадали в гаремы ордынцев. Дядюшку не особенно огорчала очередная утрата – он брал в жёны более молодую и красивую. При этом он не ставил в известность высокопоставленных рязанских родственников и церковнослужителей, и те делали вид, будто не знают, что допускаемое число женитьб для христиан, три, давно им превзойдено.

А вообще-то о родстве своём с княжеским домом Григорий Иванович никогда не забывал и не позволял никому этого делать. Но напоминал о себе не докучливым посещением княжеских покоев, а частыми и щедрыми дарами. В советах его Василий не нуждался, поскольку никаких важных решений не принимал, да и советов не терпел. От дядюшкиных же подарков не отказывался и даже ждал их. Были это в основном иноземные товары и лакомства (недалеко от дядюшкиного поместья проходил караванный путь с Юга на Москву). Но и доморощенные дядюшкины арбузы и дыни, обласканные южным солнцем, вскормленные южным чернозёмом степей, отличались прекрасным вкусом.

Не раз звал Григорий Иванович внучатого племянника к себе в гости, звал радушно и почтительно, но тому всё недосуг было. И вдруг тот откликнулся на приглашение, собрался в одночасье, хотя время для гостеваний выдалось самое неподходящее: неустоявшиеся осенние холода, первая пороша, ни на полозьях, ни на колёсах не одолеть просёлочных дорог и ехать сто пятьдесят вёрст. Анна пыталась отговорить мужа, предлагала подождать, но Василий был непреклонен:

– Дожидаться тепла дома сидючи – с тоски помрёшь! Холода у нас большую половину года отнимают. Боишься – сиди на печи. Но без меня!

Двинулись большим обозом. Опять была утомительная, тяжёлая для Анны (три дня верхом) дорога, неудобные ночёвки на постоялых дворах, студёные потёмки, обязанности жены и матери. Стараясь достойно исполнить их на людях, Анна невольно подражала матери, так же, как она, бесконечно сновала вдоль обоза – от князя, едущего во главе его, до тёплого возка, в котором везли трёхлетнего княжича Ивана, укутанного в меха, обложенного грелками. В княжеских семьях было принято брать в дальние поездки детей: время суровое – пусть лучше с родителями будут. Однако суровое время могло приготовить встречу на лесной или степной безлюдной дороге с разбойниками, с отрядом шальных ордынцев. Надеясь, что любое нападение княжеские стражники отразят, Анна всё-таки в глубине души осуждала Василия: из упрямства пустился в опасный путь, дичи разной и у Переяславля полно. Вепрей, к примеру, давно уже никто не бил – мясом брезговали, зубров да лосей только на кожи забивали. Лоси-двухлетки, оставленные матерями после рождения новых телят, в городские слободы по весне забегали, в колодцы, случалось, проваливались, на ограде повисали, спасаясь от собак, – добивай стар-мал. Так что охотились в лесах мещёрских на птицу боровую да благородную озёрную, на зайцев прытких, мясом сладких. Простые горожане силки на них ставили. Князь с ловчими птицами и псами гончими на них ходил, чтобы застоявшуюся кровь свою в скачке по полям разогнать. Предпочитал же он настоящие богатырские охоты – на медведя или зубра. Теперь же, от скуки видно, взбрело ему в голову на косуль поохотиться в дядюшкиной вотчине.

7

Терем дядюшки в селе Милославском поразил Анну своим великолепием: белокаменный, наличники и колонки крыльца хитрым резным узором изукрашены, в оконные рамы цветные стёкла вставлены, на солнце яхонтами горят. Возле крыльца какие-то кусты холстиной обмотаны («должно быть, – розы», – догадалась Анна), двор камнем мощён. «А терем у дядюшки лучше нашего», – неприязненно подумала она и тут же ревниво оглядела всё подворье. Скромный храм, уступающий в благолепии терему, между ними белые глинобитные, крытые соломой хатки, каждая огорожена своим частоколом, хотя все строения и находятся за крепостной стеной. Больше ничего она заметить не успела – к ним спешили встречающие: воины, женщины, ребятишки, все татарского обличья, все в татарской одежде. Впереди – тучные, важные старик и старуха. С ними девочка (внучка?), нарядная, словно куколка, хорошенькая, на Марьюшку похожая. Все глядят, улыбаются – радуются.

Поддавшись этому настроению общей радости, Анна хотела самостоятельно соскочить с коня, броситься навстречу родственникам, но дядюшка опередил – снял с большой почтительностью, руку поцеловал и, величая великой княгиней, представил ей сперва хорошенькую, робкую на вид девочку, которая оказалась его женой, и важную старуху – старшую дочь. Обе потискали Анну в объятиях. Потом девочка властно и толково принялась отдавать распоряжения. В результате их княжич Иван с няньками и мамкой оказался в одном белом домике, Анна – в другом, где помещалась и сама хозяйка. Домик, хатка, состоял из двух горниц. В передней располагалась прислуга княгини, в задней находилась её постоянная опочивальня. Анна удивилась, что нет в этой горнице ложа, а для сидения употребляются разбросанные по ковру толстые подушки. К трапезе служанки внесли в опочивальню низенький стол.

– Зови меня Ульяной, – предложила княгиня Милославская, в знак почтения сама поливая Анне на руки. – Ну какая я тебе тётушка, тем более бабушка. – Она засмеялась – у неё был приятный смех. – Чай, сверстницы мы.

– И ты меня великой княгиней не величай, – отозвалась Анна, принимая от хозяйки расшитый рушник. Новая родственница ей понравилась, и эту трапезу вдвоём она посчитала желанием Ульяны сблизиться с гостьей, побыть с нею наедине. «Наверное, ей, как и мне, хочется обрести подругу. Милая какая, и имя такое хорошее – Ульяна, Иулиания. Жаль, что живёт далеко, часто видеться не удастся». Но оказалось, их уединение вызвано вовсе не Ульяниным желанием. Не успели они устроиться за столом, как Ульяна заговорила с досадой:

– Пируют князья без нас в терему. Испугались, что тайны их узнаем, разнесём по белому свету. А тайны эти и так сверху лежат. Дураку разве что не ясно, – собрались удельные князья с великим князем на большой съезд.

– А Василий сказал – на охоту, на этих, на косуль…

– Какие косули! – перебила Ульяна. – Решить они должны подальше от московских соглядатаев, как впредь жить. Как с силами собраться, чтобы прожор этот и нас не проглотил.