Дыхание судьбы - Тереза Ревэй Страница 39

Она обнаружила, что отчаяние обладает стойким вкусом, иссушающим горло. Тем не менее ей нужно было держаться. Ее жизнь теперь была лишь чередой выполняемых обязанностей, ежедневным преодолением препятствий. Необходимо было ухаживать за матерью, ободрять Лили, которая цеплялась за нее как ребенок, не дать умереть младенцу, следить за тем, чтобы у них была пища и одежда. Она боялась, что заболеет и не сможет выполнить свой долг, а ведь вокруг бродила смерть, преданная и внимательная спутница. Не было дня, чтобы с территории лагеря не выносили на носилках труп. Умирали от истощения, от старости, от усталости, от болезни. Какая разница? Покойников хоронили на все разраставшемся кладбище, предавали чужой земле, и их близкие с бледными, искаженными гримасой лицами громко рыдали, но излияние чувств длилось не дольше грозы, так как жизнь продолжалась, и ни у кого не было ни времени, ни сил на бесполезные слезы.

Внезапно она встала с кровати и выдвинула из-под нее чемодан, стараясь производить как можно меньше шума. По прибытии их попросили сдать свои вещи на хранение. Возмущенная Ханна устроила истерику: ведь это было все, что у них осталось! Ей с трудом удалось вырвать свои жалкие пожитки из лап чешских полицейских, и теперь ее хотели лишить последнего… Стоявшие вокруг нее измученные беженцы разрыдались. Уполномоченные лица попытались их успокоить. Чемоданы, тюки и ящики будут скоро возвращены людям, по мере расселения по баракам. А пока добровольцы могут охранять склад хоть круглые сутки. Вольфам повезло: их семья была заселена в тот же день, они получили свои вещи. Ханна знала, что многие ждали этого до сих пор.

Она открыла чемодан маленьким ключиком, который висел у нее на шее, и достала аккуратно завернутую в свитер чашу, которую Андреас выгравировал накануне своего отъезда на фронт. Она села на кровать и положила ее на колени.

Ханна сильно рисковала, вывозя ее из страны. Чешские власти запретили брать с собой все, что имело хоть какое-то отношение к производству Габлонца. Химические формулы для получения тонких стеклянных цилиндров, чертежи станков для изготовления пуговиц или бисера из прессованного стекла, образцы украшений из шлифованного стекла, таких как сережки или кулоны, списки иностранных клиентов, бухгалтерские документы… Пришлось оставить все. Хотя было несколько обысков, ей удалось каким-то чудом сохранить чашу, и она считала это настоящей победой.

В темноте детали не были видны, но она на ощупь коснулась кончиками пальцев изящной гравюры, которую хорошо помнила.

Ханна некоторое время раздумывала, какую из поделок Андреаса взять с собой на память. Самые ценные — кубок, выгравированный для выпускного экзамена, и ваза «Девушка в лунном свете», получившая высшую награду на выставке в Париже, — были спрятаны между досками двойного пола в столовой. Возможно, Андреас хотел бы, чтобы она спасла вазу, наиболее символическую из его работ, но она руководствовалась душевным порывом. Чтобы выдержать это страшное путешествие, ей необходимо было взять с собой жизненную силу, исходившую от силуэта молодой женщины, такой непримиримой и свободной, родившейся в воображении ее брата тревожным вечером.

Андреас сидел у открытых дверей грузового вагона, свесив ноги в пустоту. Он курил сигарету, глядя на проплывающий мимо баварский пейзаж, подернутый дымкой. Удушающую жару лишь слегка ослабил проливной дождь, хлеставший по земле и по крыше вагона. Запах плодородной земли и влажной травы щекотал ноздри.

— Не очень-то пощадили их союзники, — произнес Вилфред, беря сигарету, которую протягивал ему Андреас.

Они придерживались этого ритуала уже несколько недель, так как запасы табака не всегда можно было пополнить. Андреас выкуривал половину сигареты, затем передавал оставшуюся своему юному спутнику, который затягивался, пока не обжигал себе губы.

«Какой скорбный пейзаж! — подумал Андреас. — Сгоревшие дома, разбитые дороги, заброшенная земля…» Бесформенный каркас джипа с белой звездой на капоте лежал в канаве. А города, которые они проезжали! Бог мой, города…

Опустошенные зажигательными бомбами, которые американская и английская авиации сбрасывали миллионами, выжженные фосфором, с десятками тысяч обугленных тел, они превратились в кладбища под открытым небом. Вверх торчали, словно погребальные стелы, балки домов, а между ними потерянно бродили женщины, дети, старики и освобожденные военнопленные. Земля была изрезана шрамами, как и душа.

Андреас вспомнил украинские и русские деревни, от которых остались лишь дымящиеся руины, так как войска SS получили приказ расчистить путь вермахту. Он подумал о солдатах с огнеметами, изрыгавшими огонь с ужасающим выдохом, о невинных жертвах, рывших себе могилы перед расстрелом. Другие народы, другие несчастные люди, с глазами, полными страха и отчаяния.

Он снова услышал спокойный голос Венсана Нажеля. Они тогда лежали на сеновале какого-то колхоза. «Избиение младенцев, когда Ирод приказал убить всех новорожденных в родительских домах, все эти жертвы, от Тридцатилетней войны до кампаний Наполеона, от окопов Вердена [47]до шакалов Гитлера… Скажи, Андреас, это действительно неизбежно?» Ему не хотелось отвечать, он был слишком измучен для философского объяснения того, что представляло собой всего лишь непреодолимую жажду власти. «Кто посеет ненависть…» — добавил его друг, оставив фразу незаконченной.

Поезд замедлил ход. На насыпи стояли трое мальчишек и смотрели на них. Их криво застегнутые рубашки без воротника намокли под дождем, а короткие брюки, натянутые до подмышек, словно у стариков, открывали худые коленки. Ноги их были босыми, руки со сжатыми кулаками прижаты к телу. На гладко выбритых головах топорщились уши.

— Вольно! — шутливо крикнул Вилфред. — Такое ощущение, что из немцев никогда не удастся вышибить военный дух. Взгляните на них, мой лейтенант, они стоят по стойке «смирно», хотя команды не было.

Внезапно самый высокий из троих достал рогатку.

— Черт! Они целятся нам прямо в лицо! — возмущенно воскликнул Вилфред, поднося руку к щеке.

Между его пальцами сочилась струйка крови.

— Ну, я сейчас задам взбучку этим соплякам…

Андреас опустил голову, чтобы спрятать лицо от летящих камней. Он видел, как ребята бросились по полю врассыпную, словно стайка воробьев.

— Знаешь, как нас называют в Баварии? Судетские канальи. Тебе придется с этим смириться. А еще с тем, что нас здесь никто не ждет. У них и без нас полно проблем. Достаточно посмотреть вокруг. Придется работать вдвое больше и вдвое лучше других, чтобы чего-то добиться. Подарков здесь дарить не будут.

— Какое свинство… — проворчал Вилфред, вытирая щеку грязным носовым платком. — Это их не оправдывает. Меня учили быть вежливым со взрослыми.

Андреас подумал, что его отец подписался бы под каждым словом парня, но что теперь осталось от правил и обычаев исчезнувшего общества? Лишь воспоминания о том времени, когда соблюдались приличия и молодые уважали старших. Отныне в побежденной Германии не осталось ничего достойного, присущего поколению родителей, нужно было создавать все заново.