Обратная сторона - Ольга Иженякова Страница 39

Эту ночь вовек я не забуду, Я случайно встретила Иуду. Он тщетно искал то, что свято. У нас давно брат на брата…

Внезапно я замолчала. На этот раз надолго.

В области затылка появилась острая боль, она стала удивительно быстро расти и распространяться по всей голове, сконцентрировалась какое-то время на переносице, а затем молниеносно разошлась по всему телу.

Я прикусила нижнюю губу до крови, чтобы не застонать — не хотелось пугать беспечно сидящего бомжа. Перед глазами все поплыло. Куда-то стало убегать от меня небо, потом вслед за ним — ромашковое поле, огромная мусорная свалка, деревянная дверь с почти живой буквой «Ж».

Что-то начало происходить внутри меня, но что, я не знаю. Стало трудно, почти невозможно дышать.

Гриша, увидев мое состояние, тут же принялся меня утешать:

— Принцесса, думай о хорошем, принцесса, слышишь? Прошу тебя, пока ты еще здесь, в сознании, в этом мире! Думай о том, что болезни очищают душу! Теперь я знаю точно, что каждый, кто на земле вот так корчится от мук боли, непременно попадет в рай, хотя бы ненадолго! Но обязательно попадет. Это важно. Пока в сознании, думай, что все вокруг будет хорошо!

Молись, если только можешь! Не обязательно слова выговаривать, они могут идти от самого сердца, для мира — беззвучно. Зачем тебе сейчас мир? Ведь правда? И помни — все, что случалось в жизни с тобой плохого, что ты говорила или делала не так, — все сейчас забывается. Все прощается, раз и навсегда.

Сначала стирается с твоей памяти, потом с памяти других людей, которых ты умышленно или неосторожно обидела. Ты это своей нечеловеческой болью искупишь, если только не сойдешь с ума… Крепись! Твоя каторга стирает из прошлой жизни все плохое о тебе — запомни это и будь мужественной! Ну прошу тебя, пожалуйста…

Я ненадолго приоткрыла глаза и попыталась улыбнуться переживающему за меня Грише, но невидимые оковы начали меня намертво скручивать. Горячее железо разлилось по всем внутренностям, и я вдруг стала подчиняться новому ритму ощущений. Все вдруг сделалось далеким и безразличным. Стал очень важен внутренний мир — мой мир.

Я так много училась, знаю достаточно о природе людей, зверей, растений, о том, как нужно жить… Есть много жизненных правил, но я совсем не знаю себя, природу своей боли. А ведь она, как растение, наверное, сначала была маленькой семечкой. Но я ее тогда не заметила. Затем она постепенно росла, но мне снова было не до нее, я занималась другим, а ведь могла тогда вырвать боль с корнем, раз и навсегда! И вот теперь она, как громадный цветок, распускается все чаще и чаще во всю мощь, а я не знаю, что мне с ней делать.

Я даже плакать не могу в минуты приступов, которые мне кажутся вечностью. Слезы могли бы быть таким облегчением…

Гриша, видя мои страдания, таинственно произнес:

— Это он, он, Бог сейчас тебя посещает. Следи, внимательно следи за своими мыслями. Ну скажи, что ты теперь подумала, именно в эту минуту? Скажи…

Я закричала от нестерпимого болезненного жара, который теперь разлился в самом сердце. Эхо пронеслось над ромашковым полем и мусорной свалкой и куда-то исчезло. Потом я потеряла сознание.

…Я — большой серебряный цветок невиданной красоты в таком же серебряном саду. На мне висят прозрачно-зеркальные капли росы. Я аккуратно выпрямляю лепестки, и капли медленно стекают к основанию стебля.

Это хорошо придумано. Теперь роса будет питать мой корень, и я смогу благоухать здесь дольше остальных цветов. Но одна огромная капля почему-то не хочет стекать вниз. Она упрямо висит на лепестке как приклеенная. Я снова и снова выпрямляю лепестки, но капля вдруг начинает быстро набухать и клонит меня к земле. Еще немного — и она либо повалит меня наземь, либо оторвет лепесток.

Нужно решаться. Я со всей силы, рискуя своей цветочной жизнью, быстро закрываю лепестки и сжимаюсь. Капля внезапно стекает в сердцевину и прохладной утренней росой освежает сухое ядро.

— Ну хорошо. Ну вот и чудесно, вот и славно, принцесса вернулась в мир. Пришла, снова пришла, принцесса к нам, — слышу я голос.

Открываю глаза, а это Гриша меня обливает водой, улыбается наполовину беззубым ртом и говорит:

— Знаешь, я так испугался за тебя. Ты вся резко посинела и, что особенно плохо, не реагировала даже на нашатырный спирт. Что творится с тобой? Боже, как я рад, что все закончилось. Все позади уже. Теперь ты стала выше, намного…

Я вопросительно смотрю на Гришу. Он, как бы между делом принимаясь за стружку ложки, уточняет.

— Ты, дорогая принцесса, стала духовно выше.

Я улыбаюсь.

Боль так же внезапно ушла, как и появилась. Стало легко. Я ощутила почти невесомость. Захотелось петь и смеяться. Еще через пару минут начало казаться, что приступа и в помине не было, а если и произошло что-то похожее, так это нужно было затем, чтобы отобрать у меня всю тяжесть жизни. И теперь я, как в далеком детстве, легко соскочила со стула, показала Грише язык и перепрыгнула на одной ноге через ящик.

В монастыре Леша Швабров познакомился с послушником Виктором, который охотно брался выполнять самые тяжелые и грязные работы, особенно любил уединение и много молился. А спустя некоторое время Швабров подружился с ним.

Виктор рос очень красивым и добрым мальчиком. После окончания школы сразу поступил в университет. На втором курсе его призвали в армию, отправили в десантные войска под Псков, затем — в Чечню. Вместе с Виктором все это время был его друг Сережа. С него, Сережи, все и началось…

Стояла красивая чеченская осень. Удивительно красочная и тихая, это теперь даже Игорь из разведроты по прозвищу Чингисхан может подтвердить. Деревья с разноцветными листьями и кое-где местами уцелевшая, довольно оригинальная архитектура создавали у солдат ощущение праздника. На крыше одного из домов ворковали белые голуби, а небо было тихое и голубое. Кругом не наблюдалось ни людей, ни техники. Служилось легко. Казалось, что все в дальнейшей жизни будет также — легко и картинно красочно.

И вдруг среди этой приятной и почти домашней картины раздается выстрел. Потом второй. Оба «адресованы» Сереже, причем оба в висок.

Шум. Тревога. Автоматные очереди. Виктор Сережу на руки и бегом в медпункт. Пока нес, рубашка полностью кровью пропиталась. Два дня после этого ничего не ел, не мог прийти в себя от шока.

Солдаты «прочистили» все окрестности, но стрелявшего так и не нашли. Да и нереально он выглядел бы на фоне нарядной осени. Если бы не выстрелы и ранение товарища, все бы приняли случившееся за фантом. Но факт, увы, имелся, и он свидетельствовал, что все солдаты как один перед жестокой смертью беззащитны.

Потом хирург через ребят Виктору передал, что чудес, конечно, на свете не бывает, но может случиться так, что Сережа будет жить. Пятьдесят на пятьдесят.