Тень фараона - Сантьяго Мората Страница 39

И мышь начала грызть веревки. Час за часом она трудилась, чтобы освободить льва, и как раз перед рассветом перегрызла последнюю. Лев прыжком вскочил на ноги и стряхнул с себя сеть. Вместе с мышью, которая вцепилась в его гриву, он выпрыгнул из ямы и, решив убежать как можно дальше от человека, направился в горы.

Жизнь учит, что даже самое слабое и ничтожное существо может помочь сильному.

Хатхор поняла, какова мораль истории Тота, и последовала за мандрилом, испытывая к нему все большее уважение. Однако же она явно не спешила вернуться в Египет. Добравшись до границ пустыни, она задержалась под пальмами, сикоморами и рожковыми деревьями, чтобы попробовать их плоды.

Мандрил забрался на дерево с надеждой разглядеть Египет. Он попробовал плоды, и они ему понравились, но, стремясь продолжить путешествие, он напомнил богине, что плоды деревьев в Египте еще лучше.

Как только они пересекли границу Египта, его жители стали собираться толпами, чтобы воздать почести вернувшейся богине. В городе Эль-Каб она приняла вид грифа, в следующем городе – газели, а приближаясь к Фивам, снова превратилась в дикую львицу. Прежде чем войти в город, они остановились на отдых. Хатхор заснула, а Тот решил бодрствовать.

Враги Ра вовсе не были довольны тем, что Глаз Солнца возвращается в Египет. Под защитой ночной тьмы змея хаоса поползла к спящей богине, чтобы отравить ее своим ядом и лишить Ра его защитницы.

Тот, который бодрствовал, увидел змею, уже готовую напасть, и быстро разбудил Хатхор. Дикая львица бросилась на змею и перекусила ее пополам. Потом поблагодарила мандрила за то, что он защитил ее, и вспомнила историю мыши, которая спасла льва.

На следующее утро они вошли в Фивы, и весь город обезумел от радости. Хатхор была так довольна, что превратилась в красивую и добрую женщину. Затем позволила мандрилу проводить ее дальше, и они двинулись на север.

Ра встретился со своей дочерью в священном городе Гелиополе, и когда они обнялись, вся страна возликовала. Тогда Тот принял свой обычный вид, и Хатхор наконец его узнала. Его посадили рядом с ней на пиру, и Ра поблагодарил хитрого Тота за то, что он вернул Глаз Солнца.

В этот раз море показалось мне не таким жестоким, потому что, в отличие от других, меня не тошнило, мне не пришлось пережить недостойные ощущения. Я помолился Атону, чтобы путешествие закончилось быстрее, и пусть считается, что скорость – это выдумка дьявола.

Я почувствовал себя гораздо лучше, когда снова поплыл по Нилу, не только из‑за спокойствия его вод, но, скорее, потому, что он приближал меня к моей судьбе.

Задерживаться в Мемфисе я не стал, так и остался на носу корабля, несмотря на нарастающую жару, молясь за умершего фараона, беспрестанно повторяя его имя, чтобы оживить его и чтобы он мог дать мне силу духа, которая мне понадобится.

Я хранил в памяти каждую излучину реки, каждый храм на ее берегу, каждую скалу и каждый холм, поля и оросительные каналы, где люди сменяли друг друга, чтобы повысить уровень воды, сгибались, напрягаясь изо всех сил, чтобы живительная влага доходила до каждого растения на каждом клочке земли, и так много часов подряд. Я смотрел невидящими глазами на их обнаженные тела, мышцы, крепкие, как папирус на берегах реки, желая быть таким же, как они, не иметь других забот, кроме орошения полей с утра до ночи. А потом они идут к своим женщинам, работающим на земле и пасущим скот, и обращаются с молитвой к кому-нибудь из местных богов, чтобы паводок был высоким, чтобы вода давала жизнь всему сущему, но не разрушала, чтобы урожай был обильным, чтобы было здоровье и чтобы дети продолжали трудиться, когда они состарятся.

Земля. Она давала им жизнь в трудах, приносивших довольство, но ни в коей мере им не принадлежала. Она была собственностью фараона и отдавалась крестьянам в аренду, а они платили за пользование ею зерном, которое шло в царские хранилища, пополняя запасы на случай невысокого паводка. Работа шла весь год, каждый день всех трех сезонов по четыре месяца, кроме дня, отведенного на религиозный праздник, и пяти праздничных дней, последних из трехсот шестидесяти пяти дней года, а также праздников 14 и 18 числа четвертого месяца Шему, когда чествовали Осириса, Гора, Сета, Исиду и Нефтиду.

После паводка остается черный ил, который зовется кемет, необыкновенно плодородный, и землю обрабатывают одной только мотыгой или плугом, который тащит либо одна, либо две коровы, направляют же их двое людей, а чтобы убирать урожай, используют серп.

Здесь выращивают разнообразные овощи: лук-репку, чеснок, огурцы, лук-порей, редьку, салат, бобы, баклажаны, нут и многое другое. Зелень едят сырой, а сваренные нут или чечевицу толкут, добавляя чеснок и растительное масло, или готовят другие простые блюда, которые едят с хлебом… Совсем иная еда, не имеющая ничего общего с изысканными блюдами дворцовой кухни, к которым я привык и которые повара готовили часами.

Я смотрел на этих людей, не различая их и не отвечая на их учтивые приветствия, вспоминая очередные излучины, и мне хотелось, чтобы за поворотом реки показалась наконец долгожданная стела, воздвигнутая на границе Ахетатона, средоточия божественной энергии, города, который был защищен от влияния древних богов, стремящихся вновь главенствовать здесь, и от заклинаний темных сил и духов.

Стыдно признаться, но я спал, когда мы миновали стелу, и не смог восхититься ею и вознести ей молитву. Меня разбудили, когда мы были уже в порту.

Я быстро сошел на берег и всего за несколько минут добрался до дворца, где тут же попросил аудиенции у фараона.

Долго ждать не пришлось, мне приказали пройти в сад, как в былые времена, в сад, куда допускались только члены семьи и самые важные приглашенные. Когда я вошел в желто-красные ворота с колоннами, заканчивающимися капителями в виде цветков лотоса, меня охватило волнение, но как только я увидел царицу, оно сменилось огорчением.

Лицо ее осунулось, но она сохраняла божественную красоту, известную во всем мире, которая словно отказывалась покидать понравившееся ей тело. Глубина глаз контрастировала с безмятежностью лица, подкрашенного с большим искусством. Она не закрывала свое лицо, в отличие от придворных дам, которые в зрелом возрасте скрывали свои лица под покрывалами и злоупотребляли дорогостоящей пудрой, лишь раздражавшей поблекшую кожу и искажавшей черты. Но Нефертити не нуждалась в маскировке, и ее горделивая осанка довершала образ высокомерной красавицы.

Она, как всегда, прочитала все, что отражалось на моем лице, и горько улыбнулась. Не сказав ни слова, взяла мои руки в свои жестом, который был знаком мне по папирусам и говорил больше любых слов. Я тоже улыбнулся с горечью и смущением.

– Похоже, ты перенял привычки своего отца.

Я смотрел на нее, не понимая, что она имела в виду, пока царица не рассмеялась, словно девочка, над моим непониманием. И, тоже как девочка, наморщила нос.

Я посмотрел на себя и все понял.

Ведь я остался в одежде, пропахшей потом и покрытой пылью соседней страны. Обоняние мое притупилось за время пребывания среди солдат. Я покраснел, как краснел только перед ней. Царица улыбнулась. Ясной и открытой, как вода в пруду, улыбкой. Я, скрывая неловкость, засмеялся и стал вспоминать, когда в последний раз принимал ванну и когда в последний раз видел ее смеющейся так охотно.