Необоснованные претензии - Кэтрин Коултер Страница 4

— Добро пожаловать, миссис Элизабет, мистер Сэмюэлс. Я рад.

— Благодарю, Коги. Мистер Сэмюэлс с удовольствием выпьет ваш знаменитый мартини.

— Конечно, миссис Элизабет.

Он ловко взял ее пальто, перчатки и сумочку, потом помог раздеться Роду. Коги служил у Тимоти пятнадцать лет и теперь остался с ней. Остался с предполагаемой убийцей его господина. Он ни разу ни слова не сказал Элизабет, она же была слишком труслива, чтобы прямо спросить его, что он думает.

— Пожалуйста, садитесь, — сказал Коги. Род опустился на бледно-золотистую софу. Элизабет расхаживала по гостиной, а Сэмюэлс думал, что в этой комнате собраны произведения искусства, сделавшие бы честь музею. Фарфор, бронза, мрамор, несколько работ Родена. Пол покрывал необыкновенный персидский ковер в двадцать пять футов длиной бледно-персикового и голубого цветов. Все было очень дорогим и вместе с тем изысканным. Мало сказать, что Элизабет не любила всю эту роскошь, она ее просто игнорировала. Ее взгляд остановился на рояле “Стейнвей” в дальнем углу комнаты. Три года назад Тимоти купил его в качестве свадебного порядка. На стене рядом с роялем висело три картины Пикассо розового периода. Две из них представляли обнаженную натуру и выглядели очень эффектно на розовом и терракотовом фоне.

Элизабет подошла к роялю, забыв о присутствии Рода, забыв о кошмаре, начавшемся семь месяцев назад.

Она села, размяла пальцы и начала играть “Итальянский концерт” Баха, который начинался с фа-мажор. Музыка Баха была такой ясной и предсказуемой: каждый аккорд неминуемо требовал следующего и следующего, и мелодия лилась ровно, как плавный поток.

Она не открывала глаз, пока не перешла к другой тональности. Это она сейчас играть не могла. Медленная, полная ассоциаций, печальная музыка, от которой щемило сердце.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить, Элизабет?

Она заморгала, оглянувшись на Рода, стоявшего у нее за спиной. О чем он думал? — пыталась догадаться Элизабет. Он казался таким спокойным, невозмутимым, так умел владеть своими чувствами, и эти всегда непроницаемые темные глаза.

— Может быть, шабли.

Краем глаза она видела Коги, уже державшего приготовленный для нее бокал вина, и улыбнулась.

— Я не забыл, как прекрасно вы играете, — сказал Род, отпивая крошечными глотками свой великолепный мартини.

Конечно, Тимоти всегда желал получить самое лучшее, и так было всегда и во всем: лучшие напитки, лучшие слуги и лучшие адвокаты. И один из них защищал его жену, обвиняемую в убийстве.

— Вы не сыграете еще, Элизабет?

— Простите, нет, я устала, — ответила она, поднялась и разгладила свою темно-синюю шерстяную юбку.

Он смотрел на нее, когда она приняла от Коги хрустальный бокал белого вина. Красивые руки с длинными и стройными пальцами и сильные, достаточно сильные, чтобы ударить серебряным ножом… Он смотрел на нее, пока она изящно пила свое вино. Если бы только Моретти знал, что Элизабет никогда не пьет ничего, кроме вина, что она никогда в жизни даже не пробовала дайкири!

Он пытался представить, о чем она думает. Он пытался представить это много раз, и не только в последние месяцы, а с того момента, как впервые увидел ее, еще до того, как она вышла замуж за Тимоти. Она всегда его избегала, всегда ускользала, устремляясь к своей музыке или погружаясь в непроницаемое молчание. Но сейчас Элизабет спросила его, и голос ее был совершенно спокоен:

— Род, кто этот Кристиан Хантер?

Он думал, что она спросит его об этом значительно раньше. Но Элизабет была не похожа на других. Вокруг нее всегда угадывалась непроницаемая стена. Спокойствие и безжалостность к другим.

Тимоти был конченым человеком с той самой минуты, как встретил ее, с той самой минуты, как услышал, как она играла эту прелюдию Шопена в Карнеги-Холл, музыку, которая потом долго преследовала его, от которой было невозможно избавиться.

Роду хотелось возненавидеть ее. Ему хотелось верить в ее виновность. Ему хотелось… Он провел свободной рукой по своим седым волосам, ероша их. Она не была богиней любви, воплощением сексуальной мечты, о нет. Бог свидетель, она не была женщиной, заманивающей мужчин в свою постель. Нет, порой даже казалось, что она не нуждается в близости с мужчинами. И рядом Тимоти, шестидесятичетырехлетний Тимоти Карлтон, источавший грубую силу и надменность. И он, Род, молодой по сравнению с Тимоти, — ему ведь всего пятьдесят один год, но Элизабет никогда и ничем не показала, что интересуется им как мужчиной. Он был для нее только другом, при этом далеко не близким другом.

Бедный старина Тимоти.

Она все-таки вышла за него замуж.

В этот момент Род осознал, что Элизабет ждет от него ответа, а он никак не мог вспомнить вопроса. Ах, да, кто такой Кристиан Хантер?

— Вы не… Разве вы не знаете, кто он? — спросил Род, внимательно наблюдая за ней.

Элизабет повернулась к окнам, долго молчала — шли минуты. Она молчала и не сделала ни одного движения — тело ее было совершенно неподвижно. Неужели такая ясная, невозмутимая женщина способна хладнокровно совершить убийство? И все же он считал ее виновной.

— Я никогда не встречала его прежде и впервые увидела только сегодня в зале суда, — ответила Элизабет, не поворачиваясь. — Но вы-то его, конечно, знаете, Род. Где вы его нашли?

— Это правда, Элизабет?

И вдруг внезапно он понял, что не хочет слышать правду. Ему хотелось продолжать защищать ее, как он делал в последние шесть месяцев. Он хотел…

— Вы должны знать, что я никогда не видел Кристиана Хантера, никогда в жизни.

При этих его словах она повернулась, пронзая его взглядом ярко-зеленых глаз, глаз артистической личности, как называл ее Тимоти, горевший любовью к этой загадочной женщине.

Род пожал плечами:

— Он нашел меня и рассказал эту историю. Я пригляделся к нему и решил, что присяжные ему поверят. Он один из тех свидетелей, которых можно было бы назвать безукоризненными. Пожалуй, я не встречал свидетеля, более внушающего доверие, чем он.

Она стояла совершенно неподвижно, не произнося ни слова.

— В чем дело? Он спас вас, Элизабет. Я не знаю… Да нет, не верно, я знаю, что, если бы Хантер не появился, присяжные сочли бы вас виновной и вы отправились бы в тюрьму на всю оставшуюся жизнь.

Она это знала. Пока шел судебный процесс, присяжные смотрели на нее с недоверием и естественной настороженностью и завистью, которую простые люди испытывают к очень богатым.

— Да, — ответила наконец Элизабет. — Он сказал Моретти, что богат. Странно, что они поверили ему, а не мне. Чего он хочет, Род?

— Не знаю. У вас большое состояние, Элизабет. — Он помолчал. — Но есть и некоторые трудности. Семья, как вам известно, собирается оспаривать завещание. Мне удалось держать их на расстоянии, потому что все мы были заняты этим процессом. Но теперь, как только присяжные вынесут вердикт о невиновности, они на вас накинутся, как стадо шакалов. Не воображайте, что их отношение к вам изменится в лучшую сторону, когда вас оправдают.