Девочка-лето - Вадим Селин Страница 4

Стоит мне лишь подумать о первом свидании, исразу же я переношусь в тот вечер, на пляж. Воспоминания о нем настолькосильны, что я моментально начинаю ощущать влажный ветерок, дующий с моря, слышу«пение» цикад и потрескивание костра, чувствую запах туалетной воды Марата —что-то такое апельсиновое, одновременно морское, ментоловое, легкое, едвауловимое… Этот аромат всегда будет ассоциироваться у меня с Маратом и всем, чтос ним связано.

После этого вечера наши отношениязавертелись-закружились каруселью. Встречи, цветы, совместное посещениеэкскурсий, кино, эсэмэски, звонки, ночи под звездным небом…

Резко остановилась карусель тогда, когда ястала свидетельницей разговора, который не должна была слышать. Я буквальнослетела с этого безумного аттракциона чувств и очень больно ударилась о реальность.

Между нами произошло огромное недоразумение, инаши отношения едва не закончились. Я не давала Марату высказаться,объясниться, не хотела его слушать. Не то что слушать! — не хотела знать оего существовании. Но потом, к счастью, мы поговорили, и карусель завертелась сновой силой.

Следующая ее остановка произошла по моей вине.Впрочем, я ни в чем не была виновата, но теперь уже Марат не хотел слушатьменя.

Я оказалась на его месте — на месте человека,которому не дают защищаться.

Я побывала в роли удава. А потом — в роликролика.

Все так, как сказала попутчица.

И от этого мне стало жутко.

Однажды вечером мы стояли на нашем пляже исмотрели на море. Невысокие волны омывали песчаный берег (наш берег), и водастекала обратно в море. Вода, которая увидела нас с Маратом, стоящих на берегу.Через какое-то время та же самая вода омоет берега Румынии, Болгарии, Турции,Грузии, Украины… и, может быть, увидит другую пару каких-нибудь друзей, которыевот так же стоят и смотрят на море…

Вдруг Марат медленно приблизился ко мне,положил ладони на талию и, глядя в глаза, начал танцевать.

Взглядам в глаза я придаю очень большоезначение. Когда Марат вот так смело, уверенно, открыто смотрит мне в глаза, этоо многом говорит. Так можно смотреть, только когда отношения особенные. Никомудругому так в глаза не заглянешь!..

Со мной произошло что-то странное. Почему-то уменя не возникло вопроса, зачем Марат начал танцевать, я приняла этоестественно. Ни слова не говоря, я положила ладони ему на плечи, тоже заглянулав глаза и стала двигаться в унисон с ним.

Сколько прошло времени — я не знаю. В тотмомент для нас не существовало этого приземленного понятия. Да и нужно ли оно?

Не отрываясь, мы смотрели друг на друга. Нашипересеченные взгляды стали дорожкой, соединяющей две души. Мы медленнотанцевали, стоя босыми ногами на песке, остывающем от жаркого дневного солнца.

А потом Марат произнес:

— По-моему, только настоящие влю… то естьдрузья, могут танцевать без музыки.

Я улыбнулась:

— Ты ошибаешься. Считаешь, что музыкинет?

— А разве есть? Я же не играю на гитаре.

— Да, танцевать и одновременно играть нагитаре затруднительно, но… Музыка есть. Разве ты ее не слышишь?

Не отрывая от меня взгляда, Маратсосредоточенно прислушался.

— Нет, не слышу.

— А вот я слышу. Это крик чаек. Шум волн.Мы с тобой танцуем под шум волн. Чем не музыка?

Марат задумался и кивнул:

— Да, Полина, это музыка. Настоящая,самая лучшая музыка! Музыка нашей любви.

Я всегда ругала Марата, когда он говорил слово«любовь»; я считаю, что это слово слишком затаскали, но в тот раз ругать нестала. Со мной что-то случилось — я как будто впала в прострацию.

… — Эй, Полина, просыпайся, — услышала я.

Я медленно вынырнула из сна. Между пляжем, гдемы с Маратом танцевали под шум волн, и поездом возник длинный коридор, покоторому стремительно летело мое сознание.

Я открыла глаза и увидела перед собой лицогадалки.

— Проснулась? Молодец. Через двадцатьминут твоя остановка.

Я тряхнула головой, стараясь избавиться отостатков сна-воспоминания.

Несмотря на то что сон был прекрасным, головабыла тяжелая — в поездах я не высыпаюсь. Я посмотрела в окно. Темно. Толькопридорожные фонари мелькают, освещая какие-то строения.

— Спасибо, что разбудили, —поблагодарила я навязчивую попутчицу.

Она кивнула.

Я встала с полки, потерла глаза и подумала:«Откуда она узнала, что сейчас моя остановка? Точно — она или ведьма, илисмотрела мой билет».

Вдруг женщина хмыкнула и снисходительно наменя взглянула.

У меня возникла еще одна мысль: «Она умеетчитать мысли…»

Я свернула постель, подняла полку и взяла своюсумку.

Чтобы не думать о странной женщине, япогрузилась в мысли. В самые прекрасные мысли — о Марате.

Наша «очная» дружба, а не через бинокль,длилась два месяца — до тех пор, пока не начались занятия в школе. Думая летомоб осени и предстоящей разлуке, я неизменно успокаивала себя: «Осень ещедалеко! Вот когда придет сентябрь, тогда и буду плакать. А пока что надовеселиться». Осень была для меня чем-то далеким…

В августе мы повздорили. И почти расстались. Нопотом все-таки помирились. Время нашей ссоры прошло для меня ужасно — я сталабезэмоциональным роботом: меня ничто не радовало, не интересовало, мне не былони до чего дела… А в день, когда мы помирились, я вернулась к жизни и сновапочувствовала себя самым счастливым человеком на свете. Но недолго длилось моесчастье — через два дня Марату пришло время уезжать домой.

В Лимонном — небольшом городке у моря, где яживу, Марат работал. Приезжая сюда, он не знал, что встретит здесь друга. Тоесть меня… Я тоже не знала, что у меня появится друг, поэтому момент нашей разлукибыл для нас большим потрясением. Мы не хотели расставаться… Но пришлось.

Я стояла на перроне. Марат находился в купе исмотрел на меня. И хоть мы все еще были рядом, но нас уже разделяло толстоеоконное стекло. Поезд тронулся. А мы, ни слова не говоря, продолжали смотретьдруг на друга. До тех пор, пока состав не отошел от платформы.

Я не верила, что это случилось. Воспринималамир как какую-то выдумку, бред человека с сорокаградусной температурой.Казалось, сейчас мне дадут жаропонижающую таблетку, и мир снова станет прежним.Посмотрю налево и увижу Марата (почему-то я всегда ходила справа от него)…

Но ничего подобного не произошло.

Проводив взглядом поезд, я заторможенноразвернулась и куда-то пошла. Через некоторое время обнаружила себя сидящей налавочке. И не просто на лавочке, а на лавочке, на которой я сидела в тот вечер,когда впервые поговорила с Маратом. Тогда, в очереди за коктейлем, я вела себяочень глупо. Наговорила много всего — и что ему идут синие плавки, и невпопадотвечала на вопросы, давая понять, что он небезразличен мне.