Время моей жизни - Сесилия Ахерн Страница 4

На субботу моя мама назначила экстренный семейный сбор.

— Хорошо. Я понимаю, как это важно. Понимаю, что нельзя пренебрегать, если твоя жизнь назначает тебе встречу и все такое, поэтому, несмотря на то что в субботу у меня семейный обед, я с удовольствием повидаюсь с ним в этот день.

— Ох, дорога-а-я, я обязательно помечу, что вы хотели пропустить обед с вашими близкими, чтобы его повидать, но все же я думаю, не стоит жертвовать интересами родных. Одному богу известно, сколько вам отпущено быть вместе, а потому пусть это будет на следующий день. В воскресенье. Как вам, годится?

Я застонала. Но не вслух, а про себя. Глубоко внутри я издала мучительный, болезненный стон. И мы условились о дне встречи. В воскресенье мы увидимся с моей жизнью, дорожки наши пересекутся, и все, что было скрыто и похоронено в моей душе, вдруг всколыхнется, а потом во мне произойдут невероятные изменения. Так, во всяком случае, утверждала в интервью одна женщина, которая встретилась со своей жизнью, — я читала в журнале. Там были и ее фотографии, до и после, для пущего убеждения неразвитых читателей, которые не способны рисовать в воображении зрительные образы. Занятно, что «до» она не уложила волосы феном, а «после» уложила. «До» не сделала макияж, не сходила в солярий, зато надела легинсы и футболку с Микки Маусом и ее сняли при резкой вспышке, а вот «после» она пришла на съемку в студию с профессионально выставленным светом и надела изящное модное платье. В студийной кухне она позировала рядом с высокой вазой, полной искусно разложенных лимонов и лаймов, словно желая показать, что жизнь научила ее ценить цитрусовые ароматы. Жуткие очки она сменила на контактные линзы. Интересно, кто же изменил ее больше — жизнь или умелая рука стилиста из журнала?

Итак, через неделю я встречусь со своей жизнью. И моя Жизнь — мужчина. Но почему я? У меня все замечательно. Я себя прекрасно чувствую, и вообще все у меня прекрасно.

А затем я откинулась на спину и стала думать, глядя на свои занавески, что же мне надеть.

В судьбоносную субботу, наступления которой я опасалась еще до того, как услышала про семейный обед, я подкатила на своем «жуке» выпуска 1984 года к воротам родительского дома. Всю дорогу из выхлопной трубы бедного «фольксвагена» раздавался устрашающий рев, и я поймала несколько осуждающих взглядов — обитатели здешних процветающих владений не одобряли столь нездоровое проявление убожества. Подъехать прямо к дому я не могла, надо было ждать у ворот, так что это мало походило на радостное возвращение в родные пенаты. Впрочем, родного в этих пенатах ничего и не было. Здесь мои родители жили, когда им надоедал загородный коттедж. А когда надоедало и тут, перебирались на городскую квартиру. Тот факт, что я вынуждена была торчать у ворот, пока их соизволят открыть, подчеркивал нашу разобщенность с этим местом. Мои друзья, когда навещали своих родителей, запросто подъезжали ко входу, они либо знали код, либо у них были ключи. Я не знала даже, где у нас стоят кофейные чашки. Массивные ворота призваны оградить хозяев от бродяг и прочих асоциальных личностей — включая дочерей, хотя мне, по правде говоря, куда страшнее оказаться за оградой, как в ловушке, из которой нельзя выбраться. Грабитель перемахнул бы через стену, чтобы проникнуть в дом, я бы вскарабкалась на нее, чтобы оттуда удрать.

Автомобиль — я назвала его Себастиан, в честь дедушки, который никогда не выпускал изо рта сигару, отчего в итоге заполучил лающий хриплый кашель, отправивший его в могилу, — похоже, почуял мое настроение и стал упираться всеми силами, едва осознал, куда мы направляемся.

Путь к дому родителей крут и извилист. Узкие, продуваемые ветром дороги Глендалоха ныряют вниз и взмывают вверх, кружат, огибая путаным лабиринтом один огромный особняк за другим.

Себастиан остановился и зафырчал. Я опустила окно и нажала кнопку домофона.

— Привет, вы прибыли в Силчестеровский приют для сексуальных извращенцев. Чем можем помочь, чтобы удовлетворить ваши потребности? — с придыханием спросил мужской голос.

— Перестань валять дурака.

Из домофона раздался взрыв хохота, что привлекло внимание двух накачанных ботоксом блондинок, проходивших мимо в ускоренном темпе — они занимались спортивной ходьбой. Блондинки оборвали обмен секретными сплетнями, и хвосты на их затылках дружно качнулись, когда они повернули головы. Я улыбнулась, но, увидев серое заурядное создание в железной развалюхе, обе разом отвернулись и двинули дальше, чуть потряхивая задницами, затянутыми в крошечные, выше линии бикини, кусочки лайкры.

Ворота дрогнули, отомкнулись и разошлись в стороны.

— О'кей, Себастиан, поехали.

«Жук» судорожно дернулся, зная, что ждет его впереди: два часа бок о бок с компанией надменных машин-аристократок, с которыми у него нет ничего общего. Нечто похожее ожидало и меня. Длинная гравиевая дорожка привела нас на парковку. Тут же находится и фонтан: лев, изрыгающий поток мутной воды. Я припарковалась подальше от отцовских машин, болотно-зеленого «ягуара XJ» и «моргана» 1960 года, который он называет своим «авто для уик-эндов». Отец водит его в винтажных кожаных перчатках и огромных защитных очках, как будто он Дик Ван Дайк в знаменитом фильме «Пиф-паф, ой-ой-ой». Рядом стоял черный внедорожник моей мамы. Она специально искала автомобиль, требующий от водителя минимальных усилий, а у этого датчики парковки настолько чувствительные, что предупреждают о машине, идущей по трассе сбоку через три ряда. По другую сторону площадки расположился «астон-мартин» моего старшего брата Райли и семейный «рейнджровер» Филиппа — он у нас средний брат, — оснащенный всеми возможными прибамбасами, включая телеэкраны на подголовниках, чтобы дети могли развлечься на заднем сиденье в те десять минут, пока их везут с урока бальных танцев на занятия по баскетболу.

— Не глуши мотор, вернусь самое позднее через два часа. — Я похлопала Себастиана по спине.

Да, домик немаленький. Не знаю, что это за стиль, но точно не «в-ампир», как я давным-давно пошутила на рождественском ужине у Шубертов. Тогда это повеселило моих братьев, вызвало неудовольствие отца и прилив гордости у матери — ребенок знает слово «ампир». В любом случае это удивительное в своем роде здание. Изначально поместье построили для лорда Нектли, который вскоре проиграл в карты все свое состояние. Тогда дом продали кому-то, и этот кто-то написал здесь знаменитую книгу, в силу чего мы по закону обязаны иметь на воротах бронзовую табличку с его именем — на потребу чокнутым книгочеям. Но больше на зависть любителям спортивной ходьбы с поджарыми задницами, которые читают ее и недовольно хмурятся, потому что у них на дверях не висят бронзовые таблички. Автор Знаменитой Книги жил в противоправном союзе с Унылым Поэтом, пристроившим к дому восточное крыло, чтобы иногда побыть одному. В доме имеется обширная библиотека, в том числе письма от лорда Нектли к леди Никтовер и его нежная переписка с леди Тайнинг той поры, когда он был уже женат на леди Никтовер. А также рукопись Знаменитой Книги, часть листов из которой вставили в рамки и развесили на стенах библиотеки. Работы Унылого Поэта стоят на полке между атласом мира и биографией Коко Шанель. Он плохо продавался даже после смерти. Автор Книги вляпался в скандальное дело, получившее ход в суде, а затем пропил все деньги, и дом был продан процветающему семейству пивоваров из Баварии. Они приезжали сюда на отдых и пристроили внушительное западное крыло. Тогда же появился теннисный корт, которым, судя по черно-белым фотографиям, их пухлый и явно несчастный сын Бертран в тесном матросском костюмчике пользовался редко. В баре Орехового кабинета сохранились бутылки старого баварского пива. В доме повсюду ощущается присутствие прежних владельцев, и порой я думаю — а какой же след оставят здесь мама с отцом, кроме новейших интерьеров от Ральфа Лорена.