Флеш Рояль. Соната для Бетховена - Тала Тоцка Страница 4

— Дина, — простонал Макс, уворачиваясь, — давай хоть узнаем, кого там принесло.

На экране никого видно не было, он включил динамик.

— Кто?

— Бабло, — ответил голос Плоского.

— Надо впустить их, Дина, не переживай, они быстро свалят, — Максим осторожно опустил ее на пол и напоследок прихватил губами. — Моя сладкая-сладкая девочка…

Плоский с Вороном вошли в дом, и сразу стало шумно и тесно. Ворон притянул Динку к себе для традиционного поцелуя в макушку, а Плоский, глядя как ревниво Максим забирает ее обратно, ворчливо буркнул:

— Ну, слава Богу!

Макс многозначительно взглянул на него и заявил:

— Плоский, с меня вискарь.

— Ящик.

— Два.

Довольный Игорь развалился на стуле и смотрел на Динку с загадочным видом, но для нее весь этот диалог остался загадкой, потому она решила не заморачиваться, мало какие там дела у Макса с Плоским, и спросила у парней:

— Вы омлет будете?

— Мы только пообедали, — отказался Ворон.

— Командир, кофе наливай, — Плоский, нимало не смущаясь, рассматривал Дину, пока она взбивала миксером яйца со сливками. Максим варил кофе, а Динка нарезала сыр.

— А где Тимур? — Макс взялся за вилку и посмотрел на Ворона. Динка чуть не уронила йогурт и тоже бросила на Сергея быстрый взгляд. Ей показалось или тот и впрямь едва сдержался, чтобы не покрутить пальцем у виска?

— Домой поехал, спать, — ответил за напарника Плоский. — Сказал отвезти тебе бабло и уехал.

Почему-то Динка была рада, что Тимура здесь нет. Ей не хотелось, чтобы он увидел ее такую — неприлично счастливую, с подпухшими губами, в мужской длинной майке и, мама дорогая, они же не догадываются, что на ней нет белья?

Она хотела сесть на стул, но Макс привлек ее к себе на кухонный диванчик и посадил между согнутой в колене ногой и грудью как тогда, у Елизаветы на веранде. Она ела йогурт, запивая кофе, и с удовольствием наблюдала, как ее мужчина уничтожает большой, на всю тарелку омлет с беконом, помидорами и зеленью. Еще и Динку пытается накормить.

А его другая рука незаметно скользит по бедру, пальцы рисуют узоры, затем перемещаются на талию, по плечу на шею, выступающую из-за шлеек майки лопатку. И если бы пальцы Макса оставляли следы, она бы уже вся была как татуированный уголовник.

— Спасибо, любимая, — он поцеловал ее в плечо, спину и слегка прикусил, — очень вкусно.

И неизвестно больше, в чей адрес были его слова. Наконец мужчины ушли в гостиную, забрав кофе, Динка облегченно вздохнула и начала убирать со стола.

По дороге заглянула к ним, помахала парням и отправилась наверх. И едва ступила на последнюю ступеньку, как ее догнал Максим, развернул и начал целовать, нетерпеливо подталкивая к двери и дальше в спальню.

* * *

— Давай еще поспим, — Максим упал на кровать, увлекая за собой Дину, — что-то я устал.

Но она осталась сидеть на постели. Динка понимала, что ей нужно поговорить с ним, однако совершенно не представляла, как начать разговор. В этот раз проницательность Максима сыграла ей на руку.

— Что-то не так? — он нахмурился. — Дина, говори, не молчи.

Она собралась с духом и выдала:

— Максим, почему мы не предохраняемся?

В комнате на миг воцарилась тишина, затем раздался осторожный голос Макса:

— Тебя это беспокоит?

— Да.

— Дина, у меня после тебя никого не было, я потом проверился, со мной все в порядке, — он сел и уставился на нее немигающим взглядом. — Или… Ты мне изменила?

Его голос стал на порядок прохладнее, Динка вскинула на него изумленный взгляд.

— Что? А, нет, конечно же нет, — она тряхнула кудрями и добавила, — и как я могла изменить тебе, если мы с тобой в тот раз…

— Я уже говорил тебе, что считаю тебя своей именно после того раза, что бы ты там себе не надумала, — его голос стал еще холоднее, Динка обхватила плечи руками.

— Хорошо. Нет, я тебе не изменяла, дело не в том. Я хочу, чтобы ты знал, если я забеременею, то я не стану делать аборт, Максим. Я должна была это сказать, — она опустила глаза и перевела дух.

Как же ей тяжело обсуждать с ним такие вещи! А потом подняла голову и в испуге отшатнулась, увидев рядом с собой перекошенное от гнева лицо. Он крепко схватил ее за затылок, и его глаза оказались совсем близко. В них плескалось что-то совсем ледяное, он с силой сжал ладони, захватывая лицо.

— Даже думать не смей, поняла? — голос был теперь совсем чужим. — Хорошего ты обо мне мнения, милая. Что ж ты связалась с таким козлом?

Динка с отчаянием вглядывалась в его еще совсем недавно такое родное лицо, которое теперь было темным, словно грозовое небо, и готова была расплакаться. Ну что она опять сказала не так? Что его так задело? Ей до боли захотелось, чтобы он снова стал тем любящим и сдувающим с нее пылинки Максом, она обвила его лицо ладонями и начала целовать глаза, виски, губы.

— Прости меня, я не хотела тебя задеть, я снова сказала что-то не то, прости…

Он схватил ее в охапку и стиснул так, что у нее едва не треснули ребра.

— Дурочка. Что ты мелешь, какой аборт? Кто тебя пустит? — он отстранился на минуту, и она с облегчением увидела, как его лицо снова стало прежним, разгладились вертикальные морщины на лбу, из глаз исчезла ледяная пустыня. Перед ней снова был ее Максим, Динка не сдержалась, слезы сами брызнули из глаз, и она спрятала лицо у него на шее.

Макс поудобнее перехватил ее и усадил на руки, крепко прижимая к груди, а сам продолжал говорить:

— Ты права, мы должны предохраняться, тебе нужно доучиться. Завтра поедем к доктору, он выпишет тебе таблетки. Но Дина, сколько можно повторять, ты теперь со мной, ты не должна ничего бояться, я в состоянии о тебе позаботиться. И разве я такой подонок, что отправлю тебя на аборт? Ты можешь просто оставить это мне, или ты мне совсем не доверяешь?

Динка продолжала прятаться, пока Макс не заставил ее посмотреть ему в глаза.

— Дина, еще раз. Я люблю тебя. Я никому тебя не отдам, и я никогда не сделаю тебе больно. Ты можешь мне поверить?

Динка торопливо закивала, и он стал осторожно целовать ее, высушивая слезы. Она подставляла под поцелуи лицо, постепенно успокаиваясь, и думала, как хорошо мириться, когда можно говорить на языке тела. С разговорами у них по-прежнему было туго. А Максим шептал, продолжая едва ощутимо касаться ее губами:

— Девочка моя, любимая, моя Динка…

И они не спеша поплыли туда, где язык тела был единственным возможным и достаточным, где они понимали друг друга с полувздоха и полустона, где слова были вовсе не нужны, и откуда можно было долго не возвращаться.