Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж Страница 4

Ответ вам известен: Генрих отказался от своих изначальных честных намерений из-за той ведьмы (вновь мне придется оскорбить ваши чувства) Анны Болейн. Она попыталась отравить герцога Ричмонда. Представьте, что ее коварные замыслы обратились бы против вас! Кстати, ваша тетушка не гнушалась колдовством. Как же сильно отличалась от нее ваша матушка! Ее обаяние и привлекательность были врожденными, естественными и такими же чистыми и честными, как и все ее мысли и образ жизни. Из-за них она пострадала там, где преуспела злая ворожея. Честность редко остается безнаказанной, и, как вы знаете, ваша мать не достигла должного положения и благополучия. Король признал бы вас и, вероятно, вашего брата (правда, во втором случае он испытывал меньше уверенности в своем отцовстве), если бы ему не помешала эта колдунья. Она ревновала, ужасно ревновала к вашей доброй родительнице, хотя, Богу известно, сама предоставляла королю множество поводов для ревности: даже всемирное восхищение не удовлетворило бы ведьму, она жаждала поклонения всех придворных льстецов. В конце концов Анна заявила: король, дескать, наградил ее мученическим венцом, лишив мирских почестей. Смех, да и только! Не все казненные являются мучениками. Она пыталась возвыситься до Томаса Бекета и даже до Томаса Мора, но ничего у нее не вышло. Ей не удалось снискать посмертный почет и высшую славу.

Итак, вам следует принять сей дневник. Если у вас не хватит духу примириться с истиной, то сохраните его для вашей… родственницы, принцессы Елизаветы до того времени, когда… Я тоже не смею говорить здесь более откровенно. Это слишком опасно, и ощущение удавки не кажется привлекательным даже для моей дряблой старческой шеи. Сейчас я не могу отдать записки короля в руки принцессы, хотя — и вы явно дали это понять — она могла бы стать более очевидной наследницей. Ее окружают шпионы, за ней постоянно следят. Мария хочет отправить ее обратно в Тауэр и позаботиться о том, чтобы она оттуда никогда не вышла.

Должно быть, вас удивляет, почему королевский дневник попал ко мне. Как вам известно (впрочем, напрасная уверенность: просто нам нравится думать, что наши биографии всем важны, интересны и знакомы), король Генри впервые увидел меня, когда мой хозяин, торговец шерстью из Кале, прибыл во дворец на аудиенцию. Тогда шутовство еще не стало моим ремеслом, и я был всего лишь юным подмастерьем, коему разрешили побездельничать на дворцовой галерее. Не имея возможности для более приятных занятий, скажем для сна или винопития, я предавался любимому развлечению: болтовне. Королю довелось услышать ее; остальное, как обычно говорится, уже история (вот только чья?). Он взял меня к себе на службу, выдал колпак с колокольчиками, однако впоследствии нас связали узы гораздо более крепкие, чего я в то время не осознавал. Мы вместе взрослели и вместе постарели; но здесь мне следует написать, каким был Гарри в те годы. Солнце вечно слепит нам глаза… да, оно заставило зажмуриться даже меня, циничного Уилла. Мы сроднились, как братья, а когда он лежал на смертном одре в Уайтхолле, я оставался единственным, кто знал его молодым.

Однако я отвлекся. Вернемся к дневнику. Я познакомился с Гарри в 1525 году (незадолго до того, как его околдовала эта ведьма). Тогда он ежедневно пополнял некий журнал черновыми замечаниями. Позднее — уже после унизительного скандала с Екатериной Говард, его пятой, с позволения сказать, королевой, — Гарри, страдая от тяжкой болезни, начал вести личный дневник, дабы убитьвремя и отвлечься от боли в ноге, а также от интриг и козней, что упорно плели вокруг него. О да, дитя, он понимал, что теряет власть, и видел, что при дворе в ожидании его смерти уже формируются разные партии. Поэтому открыто он разражался бранью, а свои мысли записывал втайне.

Перед кончиной он делал лишь краткие заметки, которые — о неисправимый жизнелюб! — собирался пояснить как-нибудь потом. (Всего за месяц до смерти он заказал для сада фруктовые деревья. Они могли начать плодоносить не раньше чем через десять лет. Какая ирония: мне сообщили, что в прошлом году они наконец зацвели, а Мария приказала оборвать весь цвет. Если уж ей суждено остаться бесплодной, то и королевский сад должен уподобиться королевской особе.) Но пояснений Генрих так и не дал, видно, не пожелал. Я решил приложить к дневнику эти последние заметки наряду с моими собственными замечаниями и комментариями. Сначала я подумывал о том, не следует ли вовсе уничтожить дневник, но когда принялся читать, то мне показалось, будто сам Генри вновь заговорил со мной, и у меня, как обычно, не хватило духу прервать его. Вы понимаете, старые привычки порой сильнее нас… Я полагал, что успел хорошо узнать Гарри, но в этих записках передо мной предстал другой, неизвестный мне человек — и сие наверняка доказывает, что мы порой не знаем даже самих себя.

Да, я начал говорить о том, как попал ко мне этот дневник. Ответ прост: я его украл. Все, что даже отдаленно связано с покойным королем или традициями былых времен, могли уничтожить сначала реформаторы, а теперь паписты. Первые били стекла в церквях, а вторые, судя по слухам, пошли еще дальше в своих зверствах, и я даже опасаюсь писать о них. Говорят, приспешники королевы тайно извлекли тело Генриха — ее собственного отца! — из могилы, сожгли его и бросили в Темзу! Поистине чудовищное злодеяние!

Таким образом, дневник является последним земным наследием короля. Неужели вы поступите по чудовищному примеру его преемницы и предадите огню эти бесценные страницы? Если вы не считаете себя кровным отпрыском Генриха (во всяком случае, настаиваете на этом), то станьте для него лучшей дочерью, чем законнорожденная.

Какая смехотворная ситуация. Но смех, в сущности, самое цивилизованное из доступных нам проявлений чувств. Шутки сглаживают острые углы и делают нас более терпимыми. Гарри понимал юмор. Вероятно, я могу подшутить и над собой, преступив границы собственного призвания.

Да пребудет с вами благословение вашего таинственного бога.

Прилагаю к сему письму королевский дневник.

Должен заметить, что Бесси Блаунт не была блудницей.

Уилл

Вчера один болван поинтересовался, какое первое событие детства сохранилось в моей памяти, явно ожидая, что я радостно предамся сентиментальным детским воспоминаниям, коими положено наслаждаться чудаковатым старикам. Он страшно удивился, когда я приказал ему убираться вон.

Но его любопытство все-таки причинило известный ущерб: ведь мне не удалось с такой же легкостью отделаться от собственных дум. Перед моим мысленным взором пронеслись картины детства, но какую из них я мог бы назвать самым ранним впечатлением? Так или иначе, никто не назвал бы его приятным. Уж в этом я уверен.

Должно быть, я помню себя лет с шести… Нет, моя сестра Мария родилась, когда мне исполнилось пять. Точно. А годом раньше умерла другая моя сестра, Елизавета, и это ужасно поразило меня. Значит, мне было три года?.. Наверное. Да. Именно тогда меня удостоили восторженных поздравлений… И в то самое время мне запали в душу слова «всего лишь второй сын».