Нашла себе блондина! - Екатерина Вильмонт Страница 4

Мамка тогда задумалась, а тетя Валя и говорит:

– Тома, хочешь, оставь Таньку со мной, я ее не обижу, аты устроишь свою жизнь, может, мужа найдешь, ты ж еще молодая!

Но мамка ни в какую!

– Нет, тетя Валя, хватит уж нам врозь жить, она ж мнедочура родная, вот пускай с матерью и живет. Кто лучше матери для ребенка?

– Тогда, Тома, дам я тебе адрес своей подружки, она вБердянске живет, на Азовском море, климат там хороший, будет Танька в морекупаться, на солнышке греться.

А работу ты найдешь, там несколько заводов есть, подружкамоя тебе на первых порах поможет, она хорошая женщина, мы с ней в медучилищевместе учились…

Но мать не захотела в Бердянск, у нее были другие планы. ВВоркуту мы вернулись, но ненадолго. Мать уволилась с работы, собрала вещи, и мыуехали. В Москву!

Моему восторгу не было предела, еще бы, ведь в Москве живетдядя Яша! Но разве я могла себе представить, какая она огромная, эта Москва!Сейчас я даже вообразить не могу, на что мать рассчитывала, собираясь туда? Унее там практически никого не было. Но ее это не пугало, или она виду неподавала…

Короче, в Москве она сняла комнатушку у старухи, сын которойработал с ней в Воркуте, он и дал адрес своей матери и записку написал к ней.Старуха странная оказалась, я таких прежде никогда не видывала.

Вот она как раз была дама, из бывших. Звали ее АгнияВасильевна, ее дед был жутко богатым купцом, отец известным музыкантом, а онасама тогда вышла замуж за партийца из морячков, в тридцать седьмом году егопосадили, ну и ее заодно, как тогда водилось, а сынишку в детдом отправили.Просидела она много лет, потом в ссылке жила, но ее сестра в свое времямальчонку сумела из детдома выдрать и сама воспитала, так что тетка ему роднеематери была. Потом она вернулась, комнату ей выхлопотали, они с сестройсъехались в двухкомнатную квартиру на улице Строителей, в красных домах, носестра вскорости померла. А сын Агнии Васильевны почему-то жил в Воркуте, он таминженером на комбинате «Воркута-уголь» работал.

Старуха вообще-то не хотела комнату сдавать, но, видно, немогла сыну перечить. Так мы у нее и поселились. Сейчас я понимаю, она неплохаябыла, а тогда до печенок меня достала, все хотела хорошие манеры привить… И какона по лагерям их не растеряла, эти манеры, даже странно. Один раз так мненадоела, что я ее по старой памяти матом послала, думала, она окочурится, но нетут-то было! Она, правда, побледнела, а потом как топнет ногой! Как сама менятрехэтажным матом обложит! И еще по морде съездила, правда, не больно.

– Если ты еще раз пасть свою грязную откроешь, я вамсразу от квартиры откажу! Довольно я в своей жизни грязи наслушалась инавидалась, чтобы еще в моем собственном доме эту грязь терпеть! И запомни,какую бы пакость ты ни сделала, я всегда сумею ответить и дать сдачи! Поняла?

И я поняла! Я все поняла! Больше никогда при ней рта нераскрывала, а еще поняла, что внутри она железная, потому и вынесла все, несломалась. Больше у нас с ней проблем не было. Прожили мы у нее почти два года.Мать устроилась на завод «Калибр», работать она умела и вскоре вышла впередовики… А еще на нее глаз положил ихний какой-то профсоюзный деятель, иврезультате ей дали комнату в коммунальной квартире, большую, светлую, а соседейвсего двое было. С Агнией Васильевной как с родной прощались. Мне жалко было отнее уезжать, у нее в комнате столько всяких интересных штучек было… Ну и книг,конечно, много. Я ведь тем временем в школу пошла и хорошо училась, на однипятерки, мать, знаете, как мной гордилась? Все приговаривала: «Дурак твойпапка, шалается где-то по свету, а не знает, какая у него дочура растет».

Мы с ней неплохо жили, правда, к ней стал ходить тотпрофсоюзный деятель, который комнату выхлопотал… Если днем, в выходные, мнеденег на кино давали и на мороженое, а если иногда на ночь оставался – ширмуставили. А за ширмой все равно слышно… Он так противно пыхтел, я все думала,как мать с ним может… По утрам она от меня глаза прятала, а я не осуждала, яжалела ее. Потом наша соседка, старушка, померла от воспаления легких и в еекомнату вселили новую жиличку, Милочка ее звали, Людмила Ивановна. Очень ей имяэто шло – Милочка. Она такая милая была и по профессии, угадайте, кто? Ну,конечно, геолог! Ей было тогда лет тридцать пять, как мне сейчас. Худенькая,некрасивая, в очках, одевалась кое-как, но доброты была сказочной!

Соседки, мать моя и тетя Зина, встретили ее не оченьприветливо, помню, тетя Зина матери сказала:

– Oxх, Тома, намучаемся мы с этой очкастой, неряха она,по всему видать, небось места общего пользования мыть не умеет, западло ей.Видала, сколько книжек навезла? Такие, с книжками, они завсегда грязнули тееще!

Мать только скорбно кивала в знак согласия. Сама оначистоплотная была, каждую свободную минуту что-то скребла, чистила, крахмалила.Это, надо сказать, она не в бабку… Той не до чистоты было с ее хозяйством. Но иМилочка, надо заметить, оказалась тоже чистюлей.

Зина хотела после ее уборки к чему-то придраться, но несмогла. А вскоре Милочка с матерью сдружились, и, когда материн профсоюзник наночь оставался, она брала меня ночевать к себе. И очень меня любила. Сталакнижки давать и даже в театр водила. Ох, как мне в театре понравилось! Первыйраз мы «Аленький цветочек» смотрели. Я хлопала как бешеная, а когда всекончилось, разревелась. Милочка испугалась: ты чего, Таня, плачешь? А я ревубелугой. И она все поняла без слов.

– Не плачь, мы с тобой еще в театр пойдем, не горюй, азахочешь, сама сможешь в театре работать, когда вырастешь!

И повела меня не домой, а в кафе-мороженое на улицеГорького, которое называлось «Север». Я там первый раз в жизни ела мороженое извазочки, вот сколько лет прошло, я это мороженое помню, оно былошоколадно-сливочное, не два шарика, а один большой двухцветный, жидким шоколадомполитый да еще орешками присыпанный! Тут мои слезы высохли, так было вкусно!

И полюбила я тогда Милочку на всю жизнь. Сколько проживу,буду ее помнить, много она мне хорошего сделала, только ее собственная жизньбыла несчастливой и короткой. Погибла она в горах… Я по ней убивалась как посамой родной, даже когда мать моя померла, так не убивалась… Это она, Милочка,мне все про женский организм объяснила, поэтому я и не испугалась, когдамесячные пришли, а то у нас в классе одна девочка с перепугу чуть руки на себяне наложила, в то время ведь не трындели на каждом шагу про прокладки икритические дни, тогда все этого стеснялись. И вообще, с Милочкой обо всемможно было говорить, все рассказать… Я ей и про дядю Яшу рассказала, хоть ипонимала своим детским умишком, что это смешно. А она не смеялась. Я такнадеялась, что она его знает, тоже ведь геолог, но… Она спросила фамилию, а чтоя могла сказать?

– Ничего, Таня, не огорчайся, я теперь буду всегдапомнить, что нам нужен Яков Моисеевич, как услышу про такого, побегу на негосмотреть, если увижу черные волосы и рыжую бороду, я его за эту бороду схвачу ик тебе приволоку. Вот только что ты с ним делать будешь, а?