Когда герцог вернется - Элоиза Джеймс Страница 4

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он «бросил» тебя в Лондоне? — нахмурившись, спросила Джемма. — Где это он тебя бросил?

— В отеле «Неротс», — равнодушно ответила Исидора. — Мы провели там прошлую ночь. Но, полагаю, нет нужды добавлять, что спали мы не в одной комнате. И он сказал мне — не спросив моего мнения, разумеется, — что я должна дожидаться в отеле, когда он вернется из своего поместья.

Джемма откашлялась.

— Судя по всему, Козуэй не так осведомлен во всех делах, как того требуют английские обычаи, — сказала она. — И что ты ему ответила?

— Я была не так уж резка, как ты, должно быть, предполагаешь, — вздохнула Исидора. — Он считает, что я должна беспрекословно подчиняться ему. Знаешь, мне самой трудно в это поверить, но я действительно была готова его слушаться. Зато теперь мне на ум приходят лишь те язвительные слова, которые я должна была ему сказать.

— Ты натолкнулась на одну из невеселых сторон супружеской жизни, но очень быстро нашла подходящие случаю выражения, — вымолвила Джемма. — Мне понадобилось много недель на то, чтобы сформулировать все те колкости, которые я бы хотела обрушить на голову Бомона.

— Мне все же удалось ввернуть ему, что я уж лучше побуду у тебя, чем останусь коротать время в отеле, — заметила Исидора.

— А почему он не обсудил эту ситуацию с отелем, пока вы ехали с вечеринки в Лондон?

— Я и без того почувствовала себя униженной. К тому же Козуэй заснул, едва сел в экипаж.

— Козуэй уснул, увидев тебя впервые в жизни?! — изумилась Джемма. — Впервые в жизни встретив собственную жену?!

Исидора кивнула.

— Знаешь, Джемма, мне кажется, все дело в том, что я не оправдала его ожиданий. Должно быть, он мечтал о другой женщине.

— Думаю, тебе лучше приготовиться к самому худшему, — заявила Джемма. — Потому что мне кажется, что в основе всех этих странностей лежит неспособность к амурным отношениям. К тому же это вполне бы объяснило, почему он до сих пор девственник и к тому же устраивает такой шум из венчания.

— Но почему ты так считаешь?

— Еще одно венчание отодвигает неминуемое. Возможно, он считает, что если прежде у него чего-то и не получалось…

— Ну а кубок теплой крови поможет ему, да? — не сдержавшись, съязвила Исидора.

Она снова засмеялась, и в ее смехе радость перемешалась с отчаянием.

— Да, — кивнула Джемма. — Полагаю, именно об этом подумал бы любой мужчина.

Ревелс-Хаус

Загородная резиденция герцога Козуэя

21 февраля 1784 года

Симеон Джермин, герцог Козуэй, ожидал, что его накроет волна самых разнообразных эмоций, когда его карета остановится перед Ревелс-Хаусом. В конце концов, он не видел свой отчий дом больше десяти лет. Он прибыл сюда, когда только начинали сгущаться сумерки и каждая башенка, каждый угол (а их в Ревелс-Хаусе было немало) обретали очень четкое и ясное очертание на фоне синеющего неба.

Разумеется, он собирался совладать с этими чувствами. Как последователь золотой середины, он понимал, что жить в мире — это ожидать опасности хаоса. Ревелс-Хаус погряз в хаосе. Еще ребенком ему хотелось сбежать от бесконечных ссор родителей, от яростных речей отца, от безумных претензий матери. Они отправили его учиться в Итон, а это означало, что он получил свободный доступ к огромной библиотеке, книги в которой рассказывали о странах, так непохожих на его собственную страну. И о семьях, непохожих на его семью.

Разумеется, возможно, что когда он вернется домой в сонную, безвольную английскую провинцию с Ревелс-Хаусом в центре, напоминающим круглый заварочный чайник, его охватит чувство праведной гордости.

Однако вместо гордости он попросту смотрел на приближающиеся поля, замечая их заброшенный вид. Гравий на длинной дороге давным-давно не разравнивали граблями, кучи земли, высившиеся около выбоин на дороге, сильно смахивали на крыс, вырезанных из сухой грязи. Деревья много лет никто не подстригал.

Так что вместо гордости — или радости — герцог Козуэй испытал неприятное чувство вины, которое усугубилось, когда, выбираясь из кареты, он увидел разбитое окно в восточном крыле особняка и вываливающиеся из стен кирпичи, которые было необходимо укрепить.

Хорошо, что хоть Хонейдью, семейный дворецкий, почти не изменился. На мгновение Симеону показалось, что он никогда не уезжал из дома. Трехъярусный парик Хонейдью заканчивался толстым хвостом на спине, его камзол был сшит по моде двадцатилетней давности, к тому же его украшали медные пуговицы. Лишь лицо дворецкого стало другим: много лет назад у Хонейдью было молодое лицо, а выделявшийся на нем нос казался какой-то ужасной ошибкой. Ну а теперь физиономия дворецкого стала старой и унылой. Это выражение ему вполне подходило. Обычно он весьма походил на мальчика, который неожиданно наткнулся на труп; теперь он казался мужчиной, который судил жизнь и нашел ее нелепой.

Спустя мгновение Симеон вошел в гостиную матери. Детские воспоминания хранили память о ее нравоучительных лекциях, которые проходили когда-то в этой комнате. Его мать верила в то, что доказывать свою правоту надо с энтузиазмом. Причем многократно. Как-то раз она не пожалела получаса, чтобы объяснить ему, что джентльмен не должен кривить губы, глядя на портрет предка. Даже если, добавила она, этот предок смахивает на полного болвана в нелепом жабо.

Как и Хонейдью, вдовствующая герцогиня выглядела так же и в то же время не совсем так.

Она сидела на стуле очень прямо. Симеон мало знал о современной женской моде, хотя она явно переменилась с тех пор, как он уехал из Англии. Но его мать по-прежнему носила те вещи, которые были в моде двадцать лет назад.

Герцогиня поднялась, и он увидел вышитый лиф ее платья, украшенный рядами бантиков, которые спускались вниз. Симеон понял: этому платью больше двадцати лет. По правде говоря, наряд матери ничуть не изменился с тех пор, как он видел ее в последний раз, другим стало только лицо. Он помнил, что мать была буквально переполнена жизнью и властью, а ее розовые щеки и пронзительный взгляд выдавали в ней герцогиню-генерала. А теперь она выглядела сморщенной и удивленной, как яблоко, пролежавшее всю зиму в подвале. Мать стала старой.

Она протянула ему руку. Симеон опустился на колено и поцеловал ее окольцованный палец.

— Козуэй, — сказала вдовствующая герцогиня, — надеюсь, ты вывез жену из этого гнезда разврата?

Приехав в Лондон, Симеон обнаружил встревоженные письма матери, в которых она писала, чтобы он немедленно отправился в дом Стрейнджа и спас Исидору. Что он и сделал.

— Мама, я так скучал по тебе все эти годы, — промолвил Симеон.

Ее взгляд стал сердитым, и он увидел перед собой призрак той женщины, которую помнил и которая с презрением относилась к проявлению любых чувств, кроме досады.