Дева в голубом - Трейси Шевалье Страница 4

Этьен наклонился, поднял камень, перебросил его из руки в руку и отшвырнул в сторону; камень покатился и исчез в траве.

— Они вылетают оттуда, — решительно заявил Этьен. — Он открывает рот, и черные значки со страницы летят ему в рот, да так быстро, что заметить не успеваешь. А потом он выплевывает их обратно.

— А ты читать умеешь?

— Нет, но умею писать.

— И что же ты пишешь?

— Свое имя. Могу написать и твое, — доверительно добавил Этьен.

— Покажи, как это делается. Научи меня.

Этьен улыбнулся, слегка обнажив зубы. Он зажал в кулак подол ее платья и потянул на себя.

— Научу, но тебе придется заплатить, — негромко сказал он, и глаза его сошлись в узкую щелку.

Опять грех. В ушах звучит шелест каштановых листьев, ей страшно и больно, но одновременно она остро ощущает землю под собою и тяжесть его тела.

— Ладно, — сказала она наконец, отворачиваясь в сторону. — Но сначала покажи, как это делается.

Ему пришлось тайно собрать все необходимое: перо пустельги с заточенным концом; кусок пергаментной бумаги, оторванный от страницы Библии; высушенный гриб, который, если его смочить в воде на куске шифера, выделяет черную жидкость. Когда все было готово, Этьен повел Изабель в горы, подальше от деревни. Они остановились у плоского валуна, достававшего ей до пояса, и прислонились к нему.

Чудо: он нарисовал шесть черточек и получилось ЭТ.

Изабель впилась взглядом в бумагу.

— Я тоже хочу написать свое имя, — сказала она. Этьен протянул ей перо, стал позади и прижался к спине. Она почувствовала, как ниже пояса у него что-то затвердевает, и ее мгновенно пронзило острое желание. Он положил ладонь ей на руку, заставил обмакнуть перо в чернила, затем прикоснулся к бумаге и вывел шесть черточек — ЭТ. Изабель сравнила обе записи.

— Но ведь это то же самое, — удивленно сказала она. — А ведь твое имя не может быть и моим.

— Написала его ты, значит, оно твое. Разве ты не знала? Кто пишет, тому имя и принадлежит.

— Но… — Изабель замолчала с открытым ртом, выжидая, пока слова влетят ей в рот. Но когда она снова заговорила, вылетело не ее, а его имя.

— А теперь плати, — с улыбкой сказал Этьен. Он подтолкнул ее к валуну, стал сзади, задрал ей юбку и спустил брюки. Коленями раздвинул ей ноги и удерживал их рукой, чтобы войти внезапно, сильным толчком. Пока Этьен делал свое дело, Изабель стояла, прислонившись к валуну. Затем, коротко вскрикнув, он толкнул ее в плечи и перегнул пополам, так что лицо ее и грудь оказались плотно прижатыми к камню.

Когда он отпустил ее, она разогнулась и встала покачиваясь. Обрывок бумаги, прилипший к ее щеке, медленно опустился на землю.

— Ты написала свое имя на лице, — ухмыльнулся Этьен.

Раньше ей не приходилось бывать на ферме Турнье, хотя располагалась она недалеко от отцовской, чуть ниже по реке. Кроме владений герцога, который жил в конце долины, в полудне ходьбы от Флорака, это было самое крупное хозяйство в здешних краях. Говорили, дом был построен сто лет назад и со временем обновлялся: сначала появился свинарник, потом ток, соломенную крышу заменила черепичная. Жан и его кузина Анна поженились поздно, у них было только трое детей, люди они были осмотрительные, крепкие, держались обособленно. Гости к ним редко захаживали.

При всей их влиятельности в округе отец Изабель никогда не скрывал своего неприязненного отношения к Турнье.

— Они женятся на кузинах, — ворчал Анри дю Мулен. — Церкви дают деньги, а нищему желудя пожалеют. И целуются три раза, словно двух мало.

Ферма расположилась на склоне холма в виде буквы L, вход был с юга, у самого перекрестья длинной и короткой граней. Этьен открыл ей дверь. Родители и двое наемных работников были в поле, сестра Сюзанна возилась в дальнем конце огорода.

Внутри было тихо, до Изабель доносилось лишь приглушенное похрюкивание свиней. Свинарник Изабель понравился, да и амбар вдвое больше, чем у отца. Она стояла посреди гостиной, слегка опираясь о длинный деревянный стол кончиками пальцев, словно боялась упасть. Комната была чистенькой, ее только что прибрали, кружки висели на стене на равном расстоянии друг от друга. Кровать занимала всю стену и была так велика, что места хватило бы не только всем Турнье, но и ее семье — до тех пор, пока не начались убытки. Сестра умерла. Умерла мать. Братья в солдатах. Остались только они с отцом.

— La Rousse.

Она обернулась, увидела глаза Этьена, приближавшегося к ней своей обычной развязной походкой, и попятилась назад, пока не уперлась спиной в каменную стену. Он живо оказался рядом и положил ей ладони на бедра.

— Нет, только не здесь, — сказала она. — Не в доме твоих родителей, на их кровати. Если твоя мать…

Этьен убрал руки. Упоминание о матери отрезвило его.

— Ты говорил с ними?

Он не ответил. Его широкие плечи поникли, он двинулся в угол.

— Стало быть, не поговорил.

— Скоро мне исполнится двадцать пять, и тогда я волен делать все, что заблагорассудится. Тогда мне не нужно их разрешение.

«Конечно, они не хотят, чтобы мы поженились, — подумала Изабель. — Мы бедны, у нас ничего нет, а они богаты, у них есть Библия, лошадь, они умеют писать. Они женятся на кузинах, они дружат с месье Марселем. Жан Турнье — синдик герцога де Эгля, он собирает с нас налоги. Никогда они не согласятся, чтобы дочерью их стала девушка, которую они зовут la Rousse».

— Мы могли бы жить с моим отцом. Ему трудно приходится без сыновей. Он нуждается в…

— Ни за что!

— Стало быть, мы должны жить здесь.

— Да.

— Без их согласия.

Этьен переступил с ноги на ногу, прислонился к краю стола, скрестил на груди руки и пристально посмотрел на нее.

— Если ты им не нравишься, — вкрадчиво сказал он, — то сама в этом виновата.

Изабель застыла, кисти ее сжались в кулаки.

— Но я не сделала ничего дурного! — воскликнула она. — Я верю в истину.

Этьен улыбнулся:

— Но ведь ты любишь Святую Деву, разве не так?

Изабель, не разжимая кулаков, наклонила голову.

— А мать твоя была ведьмой.

— Что? Что ты сказал? — выдохнула она.

— Тот волк, что укусил ее, его дьявол наслал. А потом начали умирать дети.

Изабель посмотрела на него.

— Ты что же, думаешь, что мать нарочно умертвила свою дочь? И внучку?

— Когда ты станешь моей женой, — сказал Этьен, — акушерством заниматься не будешь. — Он взял ее за руку и повел в амбар, подальше от родительского очага.

— Зачем я тебе? — лгрошептала она так тихо, что он не услышал. И сама себе ответила: «Затем, что твоя мать ненавидит меня больше всех на свете».