И снова о любви - Лорейн Заго Розенталь Страница 4

Самая большая ссора произошла, когда в семнадцать лет сестра объявила о своей беременности. Отцовские губы сжались в тонкую белую полоску, а мать орала на всю округу. Она называла Патрика необразованным и безграмотным быдлом, говорила, что не переносит его акцент и ему повезло, что она не попросила кое-кого переломать ему ноги.

Я испугалась: а ну какие-нибудь головорезы и впрямь свяжут его, вставят в рот кляп, отметелят и бросят истекать кровью в районе Бед-Стай?.. Однако мама передумала прибегать к услугам преступников и сменила гнев на милость, когда Патрик и Эвелин отправились на медовый месяц во Флориду. По дороге из аэропорта родители приглушенными голосами говорили о том, что они сделали все, что могли, устроили Эвелин отличную свадьбу, потом мама засмеялась и сказала: «Теперь она — проблема Патрика».

Тогда я бросила на нее яростный взгляд: не к лицу матери считать дочь проблемой. И я не удивилась, узнав, что Эвелин ждет второго ребенка. Казалось, материнство помогало ей почувствовать, что она не просто девчонка, которая рано выскочила замуж и работает на полставки кассиром в супермаркете. Теперь она была организатором дошкольной группы, тренером по футболу, женщиной, написавшей разгромное письмо в «Хасбро», когда Киран едва не задохнулся, подавившись деталью пластмассового конструктора. К тому же со всех сторон то и дело доносились восторженные реплики: ах, какой Киран хорошенький, у него папин цвет волос и мамины изысканные черты лица!

Эвелин была потрясающе красива, даже имея лишний вес. В тот вечер в патио я любовалась тем, как заходящее солнце подкрашивает медью ее длинные вьющиеся волосы. Она была счастлива, сверкала белозубой улыбкой, от гортанного смеха сотрясалась ее грудь.

Смех Эвелин звучал и позже, когда зашло солнце и я сидела одна в комнате для гостей — будущей детской. Патрик засмеялся тоже, потом их голоса стали тише, превратились в бормотание и стоны, изголовье кровати застучало о стену. Сегодня я такого не ожидала, ведь срок у Эвелин перевалил за семь месяцев. Слушать это было невозможно, от криков Патрика сердце мое учащенно билось. Так кричат теннисисты, когда бьют по мячу.

Возможно, голова у меня разболелась от этого шума. Или в наказание. Ведь я наслаждалась звуками, которые издавал мой зять, испытывая то, что в нашем классе в шутку называли «организм».

Начиналась мигрень: перед левым глазом повисла пелена, поплыли причудливые фигуры. Аура, как сказал врач. Она возникала всякий раз от расстройства, переживаний или от громкого шума. «Не сдерживай эмоций, — учил доктор. — Они проявятся физически и перерастут в боль».

Я не слушала его советов. Мигрень всегда подступала одинаково: перед глазами пульсировала светящаяся ярко-красная паутина, которая не исчезала, пока не подействует лекарство.

Сегодня я была так занята мыслями о дядюшке Эдди, что забыла положить в сумку флакон с таблетками. Поэтому я отправилась в единственную в доме ванную комнату и обшарила шкафчик в поисках болеутоляющего, но нашла лишь туалетную воду Патрика да пузырек с экстрактом рвотного корня, который Эвелин давным-давно купила для Кирана. Она показала мне препарат на случай, если ребенок проглотит что-нибудь опасное, когда я останусь с ним одна. А еще заставила ходить с ней на занятия, где меня научили делать искусственное дыхание и определять перелом костей.

Головная боль все усиливалась, и я стала на коленки перед унитазом — вдруг вырвет. Рядом на полу валялась брошюрка «Как назвать малыша». Я пролистала ее: некоторые имена обведены кружком — исключительно женские. Сестра отказалась делать УЗИ, но была уверена, что носит девочку.

Имена, буквы, ярко-синие каракули Эвелин — от всего этого мне стало еще хуже. Я бросила книжицу и поднялась на ноги. Какой смысл стоять на коленях — все равно ничего не происходит, никакого позыва к рвоте… В поисках таблеток я пошла на кухню.

— Что случилось? — раздался голос Патрика.

Я обернулась. Он стоял в дверях кухни по пояс голый, на шее — золотой кельтский крест на цепочке.

— Пытаюсь найти аспирин, — пробормотала я.

Патрик откинул назад челку. Бесполезное движение. Соломенного цвета волосы упрямо падали на лоб.

— Опять голова болит?

Я кивнула. Он приказал мне сесть, сказал, что сам найдет аспирин — флакон спрятан на верхней полке, чтобы Киран не дотянулся.

Оставшись стоять на покрытом линолеумом полу, я смотрела, как он роется в шкафчиках. У него широкая грудь. Кубики на прессе. Я не хотела, чтобы он заметил, как я его разглядываю. Он и не заметил. Нашел флакон тайленола и указал на стул.

— Я же сказал, сядь.

Как обычно, Патрик говорил начальственным тоном, слова «пожалуйста» и «спасибо» очень редко слетали с его языка. Мать объясняла это тем, что он вырос в многодетной семье, его родители слишком уставали, чтобы учить восьмерых отпрысков хорошим манерам. Но я всегда его слушалась: знала, он хочет как лучше. Поэтому я села за стол, а он устроился напротив и протянул две таблетки и стакан воды. Затем пощупал мне лоб.

— У тебя только голова болит? Не знобит? — произнес он с жутким выговором.

«Нет, Патрик, — подумала я и покачала головой. — Меня не знобит. Тебе не помешало бы поучиться в классе у мамы, но я тебе этого не скажу. Не хочу задеть твои чувства, потому что ты клевый и твоя ладонь у меня на лбу такая приятная — сильная и одновременно мягкая».

— С чего это ты разболелась? Все жалеешь покойника?

Я бросила на него неодобрительный взгляд, и он рассмеялся:

— Будет тебе, Ари. Старик прожил без малого девяносто лет.

Пожав плечами, я принялась разглядывать лед в стакане. А потом рассказала Патрику о своих мыслях, о том, как мне жаль, что дядюшка Эдди умер в своей унылой квартире, что у него не было ни жены, ни детей и что на кладбище его будут окружать только чужие.

— Я этого боюсь, — выговорила я. — Умереть одинокой.

Патрик опять засмеялся:

— Ну и чушь ты навыдумывала! Тебе ли волноваться о смерти? Ты еще совсем ребенок.

«Но я волнуюсь, — подумала я. — Я не Эвелин. Мальчишки не трезвонят мне в дверь и не зовут к телефону. У меня запросто может не быть мужа, такого как ты, или сына, такого как Киран. И в голове у меня путаница. Я не уверена, хочу ли быть похожей на Эвелин. „Влипнуть“ и до такой степени разочаровать маму, чтобы она радовалась, сбыв меня с рук».

— Идем, — сказал Патрик, поднимаясь. — Тебе нужно поспать.

Я не двинулась с места, сидела и смотрела, как тает лед. Спать не хотелось. Посидеть бы здесь и подумать. Затем он крепко взял меня за локоть и отвел в комнату для гостей. Никому, кроме Патрика, я бы этого не позволила. Я была уверена — он желает мне добра.

Папа забрал меня через два дня. Утро было влажным, и мои ноги липли к кожаному сиденью машины.

— Как выходные? — спросила я, а затем повторила вопрос, потому что он не ответил — слушал какую-то спортивную программу по радио.