Тариф на лунный свет - Ильдико фон Кюрти Страница 4

Черные волосы: «Меня зовут Верона». Светлые волосы: «Меня все называют Клоодия».

Здесь я бы охотно ввернула что-нибудь остроумное, изысканное. Например: «Мне кажется, вы уже вышли из берегов, уважаемая канавка» (запала фразочка из какого-то спектакля). Но в нужный момент подходящую фразу не вспомнишь. Так чаще всего и бывает. Когда шеф несет всякую чушь, в ответ я обычно лепечу только: «Э-э, а, гм…» И уж точно не прослыть мне интеллектуалкой, вздумай я наследующий день вдруг ему позвонить и с вызовом бросить блестящий ответ.

Итак, я сказала:

— Э-э, а, гм…

Но у дамочки уже тормоза отказали: — Что значит «не нарочно»?

Теперь фройляйн Кармен накинулась на своего ненаглядного:

— Да она чуть тебя не убила! Или еще того хуже!

К счастью, в этот момент вынырнула Йо. Она в считанные секунды оценила ситуацию и, крепко схватив меня за руку, прошептала:

— Пошли! Надо отсюда смываться. Так мы и сделали. Мы поспешили в гардероб, схватили свои пальто, и уже у выхода я бросила последний взгляд на Дани-золотце с его поддельной Кармен.

Жадно ухватив его под руку, она повисла на нем, а он говорил ей что-то утешительное. И тут поверх ее молочно-белых плеч наши взгляды встретились. От этой встречи осталась некая смесь веселости, презрения и чего-то еще, я бы сказала, чего-то особенного. Во всяком случае, тогда я впервые заметила, какие у него чудесные глаза.

17: 47

Я осмотрела свою рождественскую елку и пришла к выводу, что, пока светло, таскать ее по улицам никак нельзя. Для прохожих я стану посмешищем, а в парке меня в любой момент могут заметить и арестовать за недозволенное выбрасывание мусора. Оказаться же там в темное время суток — б-р-р, даже страшно подумать. Разве что погулять тихой ночью, рука в руке… О-о, стоп.

Вид рождественской елки настроил меня на задумчивый лад. Ведь снова пора звонить маме. А почти уже голый елочный остов напомнил мне о последнем романе. Эту елку в своем серебристом «Мерседесе-2,0» — или как его там — привез Саша, и, надо заметить, клейкие пятна смолы, оставшиеся на спинках сидений, порядком его рассердили.

Саша — педант, признаем это со всей откровенностью. Но и без того мы с ним совершенно разные. Вероятно, это выглядело почти трогательно, когда на нашем первом рандеву мы изо всех сил пытались найти между собой хоть что-нибудь общее.

Саша заговорил со мной в сауне, потому что мою татуировку на бедре принял за специально прилепленный ценник. И пошло-поехало… Когда люди знакомятся голыми, то всегда малость стесняются. Но у него был приятный голос, приветливый взгляд и самый упругий зад, какой я когда-либо видела, — так что я позволила ему пригласить меня в ресторан.

Первый вечер мы еще были на вы, что казалось мне даже весьма романтичным. На Саше были никелированные очки; он выглядел очень умным — и таким, как выяснилось, на самом деле, к сожалению, и оказался.

— Что сейчас лежит на вашем ночном столике? — спросил он меня для начала.

Я остолбенела. Что имеет в виду этот человек? Я представила себе мой ночной столик таким, каким оставила его сегодня утром, через полчаса после того, как я, собственно говоря, должна была уже находиться в бюро.

Прежде всего там лежит мой отшелушивающий крем. Если его намазать и оставить на ночь, то наутро будет очень легко снять с подошв ороговевшую кожу. Рядом сидит мой матерчатый заяц, которого я получила ко дню рождения примерно 150 тысяч лет назад. Чуть поодаль, на нескольких бракованных фотографиях шкафа-стенки, стоит почти полная пепельница, затем стакан, к которому прочно присохли остатки красного вина, и упаковка драже зверобоя для укрепления нервов.

Когда я заглянула в умные, полные чувства и эстетической отзывчивости Сашины глаза, я поняла, что на первый раз лучше ему об этом не рассказывать.

Он, конечно, был не из тех, кто при виде женских бедер готов разразиться похабным смехом, а при первом знакомстве с пальцами моих ног — удрать в туалет. Но столкнуться лицом к лицу с кучей романов Розамунды Пильхен, да еще и в твердой обложке, или со светящимся резиновым медвежонком в ногах моей кровати, а то и с блоком «Голуаз лежер» около ванны?

Нет. Столько суровой правды никому в первую ночь не осилить. Это вроде того, как при первом свидании признаться мужчине, что все время проигрываешь в «Тривиал персьют», а на вопрос «Какой остров самый большой в Средиземном море?» ответить: «Австралия». Не то чтобы со мной такое случалось. Это я только так, для сравнения.

— Ох, — сказала я, чтобы отвлечь внимание, — так, всякое. А вот на вашем-то что лежит?

Вопросы, на которые не хочется отвечать, всегда целесообразно переадресовать тому, кто их задает.

— А на моем сейчас лежит «Христианство при тоталитарных режимах». Это воистину поучительная и достойная книга.

Я важно кивнула. По-моему, квартира может очень много рассказать о своих обитателях. Я читаю квартиры как биографии.

Что, например, говорит нам километровая стойка с пластинками рядом с креслом в стиле «василий» [8]?

А вот что: «Я люблю поспорить, читал Фуко и готов отнестись с пониманием, если вместо любовного влечения ты почувствуешь головную боль. Раз в неделю я играю в сквош, а когда онанирую, думаю про Ирис Бербен, хотя ни за чтобы в этом не признался; люблю больше жизни мои старые диски с записями группы „Т. Рекс“, и хотя ничего против доброго шампанского не имею, но хорошо знаю, каково это — залить дозу бакарди-колы в глотку, осипшую от выкриков „Хо-Хо-Хо Ши Мин!“».

Что говорит нам полка «билли» из ИКЕА, полный комплект сочинений Карла Мая, компьютер высотой в человеческий рост, окруженный миллионами дискет?

А вот что: «Я люблю свою мать, по крайней мере так себе внушаю, анальные контакты считаю извращением, а волосатые плечи — эротичными. Интернет — мой дом родной, я бы охотно провел ночь с Юле Найгель и не имею ничего против того, чтобы моя будущая жена носила колготки телесного цвета».

Конечно, такие квартиры по крайней мере честно обставлены. Хуже с теми, которые пытаются что-то скрыть.

Под благороднейшим ковровым покрытием может прятаться дурной характер. За фарфором с ручной росписью — деспотичная мать, а под набитыми пухом матрацами — скряга. Самые отвратительные мачо охотно маскируют свое женоненaвиcтничecтвo, выставляя в ванной комнате тампоны разной величины для гостей-женщин.

А плакат в рамке из Музея современного искусства может сказать внимательной женщине только одно: «Мой хозяин — горемыка: у него болезненный страх перед полетами на самолете, он еще ни разу не был в Нью-Йорке, считает Пикассо ансамблем последователей группы Ti c Та c Тое, а самого себя сексуальным гигантом».