Леди в красном - Эйлин Гудж Страница 4

1

Наши дни

На пристани паром встречал пес, черный, с белыми лапами и белой «манишкой» на груди. Он напомнил Колину английского дворецкого, приветствующего гостей, которые прибыли в поместье лорда на уикенд поохотиться на куропаток. Бордерколли. Судя по всему, собака была именно этой породы, которая встречается чаще на фермах по разведению овец, нежели на тихоокеанском северо-западе. И тем не менее пес, освещаемый лучами закатного солнца, которые касались выжженного солнцем асфальта, прекрасно вписывался в обстановку.

— Пес старого МакГинти, — словно в ответ на мысли Колина, произнес чей-то голос.

Колин повернулся. Рядом с ним стоял уже далеко не молодой мужчина со слезящимися глазами и развевающимися на ветру редкими седыми волосами.

— Художника МакГинти? — уточнил Колин.

Мужчина, заметно помрачнев, кивнул.

— Печально, что его не стало. Об этом объявляли в новостях. Все здесь знали его как старину МакГинти. Знали его и пса. Они были неразлучны. — Он покачал головой, взглядом указывая на колли. — Бедняга… Каждый день, в дождь и в жару, он встречает рейс 16.40 из Анакорта.

Видимо, Колин выглядел немного озадаченным, поэтому мужчина пояснил:

— Старик ездил на большую землю раз в месяц или около того. И всегда возвращался одним и тем же паромом. А в тот раз не вернулся. И тогда мы поняли, что что-то случилось. Только смерть могла разлучить его с псом.

«Бедный Дики…» Колин едва не произнес это вслух, но спохватился, что пес не может быть собакой из его детства. К тому же это только подогрело бы любопытство попутчика, в котором Колин сразу же распознал местного сплетника. Он пока не был готов к тому, чтобы всему острову стало известно о цели его приезда. Если кто-то его здесь и вспомнит, то только как мальчишку, который каждое лето приезжал навестить дедушку. Они никогда не признают в высоком, темноволосом, с ранней сединой серьезного вида мужчине того непоседливого быстроногого мальчишку. Вот разве что печальные складки, что залегли в уголках глаз и рта, делали его похожим на деда — человека, известного всем как «старина МакГинти».

— И кто теперь приглядывает за псом?

— Соседи, живущие выше по улице, забрали его к себе. — При этом у мужчины было такое гордое выражение лица, словно он хотел сказать: «Мы своих не бросаем». — Но кормить животное и быть его владельцем — разные вещи. У этого пса может быть только один хозяин.

И он указал пальцем на колли, который как раз приподнялся. Собака навострила уши и повела носом в предвкушении приезда хозяина.

Мужчина попрощался и смешался с потоком пассажиров, двигающихся к трапу, но Колин, занятый своими мыслями, ограничился лишь кивком. Он остался на верхней палубе, не торопясь высаживаться на берег, а поток тем временем превратился в струйку из отставших от толпы пассажиров. В воздухе уже веяло осенней прохладой, но в голове его роились летние воспоминания из далекого детства. Он стоял, прислонившись к перилам и вглядываясь в берег. Пронизывающий ветер со стороны залива норовил залезть ему за поднятый воротник.

Прошло больше десяти лет с тех пор, как он в последний раз приезжал сюда, но за это время здесь мало что изменилось. Бэл Харбор остался таким же, каким Колин его помнил, — с живописной, словно с открытки, бухтой и причудливыми старомодными зданиями прошлого века, выстроившимися вдоль береговой линии. В основном это были лавки и закусочные, такие как «Ржавый якорь» с ржавым же якорем на фасаде, куда дедушка водил его по воскресеньям есть рыбу с жареной картошкой, и сувенирная лавка со всякой всячиной, способной увлечь мальчишку. Выше по склону холма за деловыми постройками шли частные дома и фермы. На следующем ярусе — вечнозеленые лесополосы, которые устремлялись к самой высокой точке острова, горе Независимости. Сейчас, в середине октября, ее вершина была покрыта снегом, словно присыпкой из сахара. Эта картина навеяла на Колина воспоминания о том, как однажды он гостил здесь на Рождество и дедушка возил его на своем «виллисе» на самый верх. Как поразили его, городского жителя, привыкшего к снегоочистителям и грязному месиву под ногами, эти белоснежные нетронутые просторы!

— Раньше я возил сюда твоего отца, — сказал Уильям. — Он тебе когда-нибудь об этом рассказывал?

— Он нечасто об этом говорит.

Колин остро чувствовал всю неловкость момента. В то время ему было четырнадцать, голос ломался, да и во всем теле происходили постоянные перемены.

— Другого я от него и не ожидал.

Уильям смотрел вдаль с видом печального смирения. Слышался только скрип снега под ногами и хлопанье крыльев кардинала, слетевшего с ветвей ближайшего тсуга [3].

Дедушка часто так замолкал. Это молчание было его неотъемлемой частью, как копна седых волос на голове или застарелая травма ноги, из-за которой он стал хромать. И все же оно редко бывало напряженным, даже когда Колин ощущал скрытую под ним тоску. Это молчание было сродни шуму ветра, заблудившегося в кронах деревьев здесь, на холодной горной вершине, — такое же одинокое и одновременно умиротворяющее.

Шли годы, однако воспоминания о тех летних днях были отчетливее, чем события недавнего времени. Память рисовала в его воображении деда, склонившегося к мольберту, Дики, свернувшегося калачиком у его ног, и мальчишку с биноклем, который, едва завидев кита, скользил по скале к пещере. Любой другой на его месте тосковал бы по дому или по обществу сверстников, но для Колина лето было долгожданной передышкой. Только здесь он испытывал ни на что не похожее чувство свободы, не известное ему прежде и уже не пережитое впоследствии. Бывало, дед надолго запирался в студии, и тогда Колин мог делать все, что заблагорассудится. Для мальчишки, вырвавшегося за пределы городского дома в Квинсе, где внешний мир состоял из клочка чахлой травы на заднем дворе, лучшего не надо было и желать. Грэйс Айленд со всеми его бухточками и расщелинами ложился волшебным ковром у его ног. Этими долгими летними днями дома он почти не появлялся.

Но это было раньше. До того как мир, в буквальном смысле этого слова, встал с ног на голову.

Сознание Колина сжалось от одной лишь мысли об этом. Холод, казалось, пробирал до костей. Сама мысль о том, что здесь можно будет укрыться от прошлого, внезапно показалась ему абсурдной. Ничто не уносит так далеко, как бутылка под рукой, на дне которой можно утопить все печали.

Последний сигнал по громкоговорителю вернул его в настоящее, и он наконец зашел внутрь и спустился по лестнице. Он высаживался на берег в числе последних. Когда он вышел на пешеходную дорожку вдоль погрузочного трапа, по которому вереница машин выезжала на улицу, его внимание привлекла женщина, идущая впереди. Худая, темноволосая, примерно его возраста — около сорока. Она с таким сосредоточенным лицом катила чемодан на колесиках, что, казалось, не замечала ничего вокруг. Ее лицо показалось Колину смутно знакомым, но он не мог вспомнить, где ее видел. Приходилось ли им встречаться на острове? Или она просто напомнила ему кого-то? В последнее время каждая женщина, хоть отдаленно похожая на Надин, вызывала мучительный спазм узнавания, навевала тоску.