В ожидании Романа - Глафира Душа Страница 4

Алексея она любила. Ждала его звонков с работы, встречала в дверях, активно вела себя в постели. Похоже было, что она хочет его всегда. Никакая усталость, плохое настроение или головная боль не могли отбить охоты к физическому сближению с мужем. Скорее, он мог сказаться утомленным или быть в нетрезвом состоянии. А спать с пьяным мужем Аня не любила. Движения его становились резкими, порывистыми. Он переставал ее чувствовать. И в результате ничего хорошего не получалось. Он-то достигал пика наслаждения, а она раздражалась и сожалела об испорченном впечатлении от близости. После двух-трех попыток соития с нетрезвым мужем Аня решила больше не экспериментировать.

Однако выпивал Алексей все чаще, домой приходил иной раз под утро, и Аня, хоть и не делала ему замечаний, поскольку деньги он приносил исправно, все же чувствовала свою зависимость от неудовлетворенного желания... Кстати, она заметила, что именно в эти дни, когда она не получала удовольствия в супружеской постели, интерес мужского пола к ней заметно возрастал. Неужели и вправду она так явно транслировала в мир свою нереализованную, неизрасходованную сексуальную энергию? Неужели настолько осязаемо рвалась она – эта энергия – изнутри, заставляя вибрировать пространство вокруг, что будоражила мужчин и они сворачивали головы Ане вослед.

Однако в те годы подобная реакция только грела Анино женское самолюбие, поднимая самооценку и усиливая уверенность в себе. Ничего больше...

Это потом, годы спустя, ситуация изменится радикально... А пока Аня спешила домой, в объятия желанного супруга, подогревая себя фантазиями, воображаемыми любовными играми, вспоминая искрящиеся глаза мужчин, обращенные на нее, и ощущая свою женственность как силу и власть...

* * *

Роман в свои восемь лет вдруг четко осознал: он в ловушке! Ребята из класса его не хотят. Друзей во дворе у него нет. Со спортсменами из секции контакт пока не налажен. Отец послал его в этот ужасный спорт, который он терпеть не может. Мать его предала, подчинившись воле отца. Одни враги кругом. И он возненавидел всех. Причем как-то сразу. Пацанов из класса – за их убогость и за то, что не признают в нем товарища. Учительницу – за то, что не может заставить их уважать его – Романа. Тренера по водному поло – за то, что заставляет надрываться. Отца – за идею его идиотскую. Мать – за самое большое предательство... Как она могла, зная, что ему тяжело, неприятно, тоскливо на этих дурацких тренировках, водить его в секцию?! Причем всё с улыбкой, с заботой якобы о нем: «Ромочка, вот сухое полотенце!», «Сынок, протри ушки!», «Зайчик мой, не замерз?». Тьфу! Одно притворство! Один сплошной обман! Почему он должен заниматься тем, что ненавистно ему? Зачем это надо – заставлять себя, насиловать себя? Зачем? Кому от этого польза? Ему? Роме? И от тотального одиночества, от всепоглощающей ненависти он стал противен сам себе... Ему было дискомфортно везде. Если раньше хотя бы дома, хотя бы наедине с матерью он мог пожаловаться, поплакаться, высказать свои обиды, то теперь вместо сочувствия он натыкался на те же слова, что говорили ему и другие взрослые:

–?Тебе надо преодолеть себя!

–?Постарайся изменить свой характер!

–?Перебори свою слабость!

–?Стань мужчиной!

Но от матери он не хотел слышать таких слов! Он хотел подтверждения своей уникальности, своей неотразимости, а не нотаций, не поучений. Мама его вроде бы и старалась жалеть, как прежде, но все чаще он ловил в ее голосе фальшь. То интонации ее ему не нравились, то фразы она произносила не те, что он ожидал... Короче, прежнего общения с матерью не получалось.

А Екатерина Михайловна действительно как-то изменила позицию. Не то чтобы она разочаровалась в своем ребенке или стала меньше его любить. Нет, конечно! Но, лишившись поддержки мужа в былой системе воспитания, когда поощрялся любой каприз и исполнялось любое пожелание, она как будто остыла чуть-чуть... Как будто устала.

Тем более что сына приходилось водить три раза в неделю на тренировки. Плюс кино или планетарий по субботам. Плюс театр или вернисаж по воскресеньям. Екатерина Михайловна иногда ощущала себя каким-то агрегатом, заведенным ключиком. Агрегатом, который никогда не ломается, не останавливается, не барахлит. Кроме забот о сыне, на ней лежали все обязанности по дому, по хозяйству. Приготовление пищи, разумеется. А проводить Ромочку? А встретить из школы? А химчистка, прачечная, сберкасса, ремонт обуви? А прочие «прелести» быта?

В какой-то момент Екатерина Михайловна с грустью вспомнила свою прежнюю работу, где она трудилась до беременности. Вспомнила себя, молодую, красивую, умело подкрашенную и со вкусом одетую. Господи, она забыла теперь и дорогу в салон. Стрижка и окраска волос – вот все, что она себе позволяет теперь. Ни на массаж лица, ни на маникюр, ни на красивую прическу теперь нет ни времени, ни желания. Вся жизнь подчинена сыну.

Правда, новые подруги у нее теперь появились: старушки у подъезда, с которыми она сидит, наблюдая, как Ромочка гуляет во дворе. Бабушки, которые приводят своих внуков в бассейн. Вот и все ее общение! С мужем тоже особенно не пообщаешься. Приходит вечером, поужинает – и к телевизору. А Екатерине Михайловне надо и уроки с Ромочкой сделать, и энциклопедию с ним почитать, и портфель назавтра собрать, и все вещи после тренировки в порядок привести... Потом нужно напомнить Ромочке почистить зубки, разобрать ему постель, почитать на ночь...

Позвонила как-то Екатерине Михайловне бывшая сослуживица, мол, как дела, какие новости. А Екатерина Михайловна все о сыне: какие у него успехи, да чем он занят, да что о нем учителя говорят, да где он бывает...

–?Кать! – перебила приятельница. – Мне про сына твоего все понятно. Ты о себе расскажи!

–?Да я ж и говорю! В театре с Ромочкой были... А завтра на выставку собираемся.

–?Кать! – опять не выдержала та. – Вот мы с тобой минут пятнадцать, наверное, уже разговариваем, и такое впечатление, что ты меня не слышишь.

–?Как это? Почему?

–?Ну, я спрашиваю про тебя, про твою жизнь, про твои планы и желания. А ты мне только о ребенке. О себе можешь рассказать?

–?Так... я... ж и говорю... Ой! А что о себе? Даже не знаю...

–?Работу-то хоть вспоминаешь?

–?Знаешь, да! Вспомнила тут недавно. С таким хорошим чувством!

–?Может, заглянешь как-нибудь? Все наши тебе привет передают, интересуются твоей жизнью.

–?Спасибо! Ты тоже всем привет передавай! Только некогда мне. Мы ж все время с Ромочкой заняты...

Положила трубку с какой-то досадой. Неприятный осадок от разговора остался... Как будто жизнь идет вперед, а она стоит на обочине и только смотрит вслед.

На работе, конечно, много интересного произошло за это время. И структурные изменения случились в организации, и кадровые перестановки. Кого-то повысили, кому-то зарплату прибавили, у кого-то, как и у нее, дети родились, у кого-то – внуки. Но женщины после декрета возвращались на работу, а у нее даже и мысли такой никогда не возникало. Что ж, они столько лет ждали ребенка, чтобы бросить его на нянек?! Или в детский сад отдать? Или на продленку? Нет, таких помыслов она за собой не припоминает. Но... что-то продолжало свербить изнутри... Что-то потихоньку разъедало. И меркла радость от постоянного контакта с сыном, и возникало раздражение от однообразия жизни, и тревожили душу неясные сомнения в правильности выбранной линии воспитания...