Заложница любви - Оливия Уэдсли Страница 4

А теперь я подошла к ответу на ваш вопрос, если только вы уже не получили его. Но есть еще другая подробность, которую я хочу сообщить вам. Как раз после того, как он лишился речи, мы изобрели с ним немой разговор при помощи губ и век. И мы разговаривали с ним таким образом в течение месяцев. Он обсуждал со мной скачки, после того как я прочту ему известия о них. И тогда в течение короткого времени к нему как будто возвращалась прежняя сила мозга, и, пока она существовала, мы с ним составляли планы нашего будущего. И это останется моим настоящим, пока он не умрет… Не долг удерживает меня возле него и не любовь, о которой говорят всегда, но мы с ним партнеры в жизни, и, как во всякой другой игре, вы будете поддерживать своего партнера, если он не очень хорошо играет, – так и я: пока Коти не умрет, буду помогать ему делать его ходы. Я должна уплатить ему свой долг за то, что он научил меня играть в жизнь и поддерживал мои ходы в первые дни. И этот долг я никогда не смогу уплатить вполне. Вы можете быть повержены своей собственной слабостью, как и жестокостью других, своей неспособностью освободиться от рабства, за которое вы себя глубоко презираете, прежде чем вы поймете наконец, что вы должны чувствовать относительно человека, который поднимет вас, очистит от всякой грязи, избавит от страданий и перенесет в такое место, где есть свет и безопасность. Коти никогда не говорил мне о моей безумной погоне за человеком, который во мне не нуждался. Я не стоила рыцарских чувств, но Коти так не думал. Мужчины нечасто бывают такими, даже если они дают лучшее, что есть в них, в течение всей своей жизни, и дают худшим женщинам. Не думаете ли вы, зная все это от меня, что все, что я ни делаю для Коти, слишком мало?

Лукан несколько мгновений молчал и следил глазами за дымком своей папироски, который поднимался спиралью вверх и расплывался в воздухе. Наконец он сказал с ударением:

– Я думаю, что вы такая женщина, преобладающими качествами которой являются великодушие и благодарность, но у вас эти качества могут легко принять характер пороков, благодаря отсутствию меры и недостатку контроля над своими чувствами, чем вы, по-видимому, страдаете. Чувство благодарности, доведенное до крайности, может легко перейти в снисходительность в духе собственного благородства. Все, что страдает преувеличением, вредно и является ошибкой… Я думаю, что вы все-таки должны уехать.

Она мило рассмеялась, и смех ее был тем более очаровательный, что она сознавала, как редко можно встретить такую благодарность, какую она чувствовала к Коти, и резкие комментарии Лукана, его отзыв об этом, как об истерическом, чрезмерном развитии этого чувства, задевали ее тщеславие.

– Я не уеду, – мягко заявила она.

Лукан кивнул головой, встал и поклонился ей.

– Значит, мне больше незачем здесь оставаться, – сказал он.

Он ушел через минуту, оставив Сару под влиянием смутного сознания, что она поступила неправильно, и впервые явившегося у нее открыто выраженного неопределенного желания свободы.

Слова Габриэли не остались без влияния и вместе с грубым, открытым требованием Лукана, чтобы она уехала на время, прорвали завесу, закрывавшую ту внутреннюю камеру ее души, в которую она не хотела заглядывать, боясь приподнять покров, с таким мучительным усердием сотканный ею из самоотречения, самообуздания и благодарности.

Теперь, когда ее гости удалились, большая красивая комната показалась ей особенно пустынной, а мир и тишина благоустроенного дома – покоем смерти. Только в вымощенном и засаженном цветущими растениями палисаднике ощущалось дыхание жизни и слышался шум. Дом же напоминал гробницу, роскошно декорированную и украшенную драгоценностями, где живые существа могли разгуливать, но из которой они не могли убежать.

Слова Лукана, столь остро критиковавшие решение, принятое ею, ее собственная откровенность и воспоминание прошлого пробудили в ней дремлющую душевную боль и углубили впечатление, произведенное на нее словами Габриэли. Чувство неизъяснимой, страстной тоски охватило ее.

Она сильно вздрогнула, услышав чей-то голос, и быстро повернулась.

Лакей держал дверь открытой, доложив о приходе какого-то молодого человека, который быстрыми шагами приближался к Саре. Она смутно припомнила в эту минуту, что Адриен говорил ей о каком-то своем приятеле или родственнике, который желал нанести ей визит. Должно быть, это был он, Жюльен Гиз. Он был адвокатом, и Сара припомнила, что уже видела его где-то.

Она бросила на него взгляд, каким обыкновенно смотрят женщины на человека, которого встречают в первый раз. В этом взгляде выражался интерес и тысяча всяких вопросов, на которые часто не находится ответа. Она решила, что он довольно красив и изящен. Он был очень высок ростом, с гладко причесанными блестящими волосами, прилегающими к голове, как шапка. Похож ли он был на адвоката? Пожалуй. У него были серые глаза с несколько тяжелыми веками, крутой подбородок и ясно очерченный, гладко выбритый рот.

Вдруг Гиз засмеялся.

– Что вы думаете обо мне? – неожиданно спросил он.

Сара тоже засмеялась.

– Я хотела бы знать, можно ли назвать ваше лицо лицом юриста?

– Надеюсь, – ответил он. – Наружность имеет значение во всех формах жизни, но для адвоката особенно полезно иметь подходящую наружность. Видите ли, мы ведь сродни актерам, только пьесы, в которых мы выступаем, бывают монотонно одинаковы, и наша сцена менее романтична.

Он сделал паузу и снова улыбнулся. Эта мимолетная улыбка придала его лицу на мгновение мальчишеское выражение.

– Могу я посмотреть так же на вас и сказать вам, что, как я думаю, внушает ваше лицо?

Сара слегка нагнулась и взглянула на него с насмешливым вниманием.

– Пожалуйста! – сказала она.

Взгляды их встретились, затем он перевел свой взор на ее губы и снова поднял его, а его веки слегка опустились.

– Очевидно, у вас есть темперамент, – медленно произнес он, – твердость и…

Он намеренно остановился.

– И что? – настаивала она. – Вы должны закончить описание, знаете? Действительно, очередь за вами, и вы должны сделать ход.

– Только неискусный игрок, графиня, рискует всем в первом же ходе.

– Вы старше, чем я думала, – сказала она, – и теперь я знаю, что вы адвокат.

Они заговорили о только что вышедшей книге, о новой пьесе, об Адриене и Габриэли. Где-то пробили часы.

Гиз встал.

– Я пришел поздно и бессознательно остался еще позднее. У вас было много гостей сегодня, не так ли? Но я не мог уйти раньше. Вы должны быть очень утомлены.

– Почему? – спросила она с внезапным цинизмом. – В конце концов вся моя жизнь состоит из приемов: один обед здесь, другие обеды в доме моих друзей, спектакли, катания и в конце концов какая-нибудь вовсе не изнурительная работа. Вы это сами увидите. Но иногда страстно желаешь настоящего дела…

– Иногда, – вставил Гиз с печальной улыбкой. – Вы не оцениваете прелести свободы. Это одно только может придавать ценность жизни. Подумайте о том, что у вас нет определенных часов, что ваши дни свободны и нет требований, которым вы должны подчиняться…