Эффект лучшего друга - Ксения Беленкова Страница 4

Глава третья, в которой герой ступает на путь хорошей успеваемости

Женька лениво, с нарочитой медлительностью брел карамельными дворами, пока дождь игриво щекотал лужи, не ведая ничего о беспощадных экзаменах. А совсем рядом, утопая в вечернем влажном тумане, суетились счастливые горожане. Собачники караулили своих питомцев у мокрых кустов. Молодые упорные матери толкали перед собой коляски, застегнутые в водоотталкивающий полиэтилен, а дети бездумно глядели из-под него, словно только что купленные и еще не распакованные куклы. Старухи с длинными желтыми руками кормили голубей черствым хлебом. Где-то сигналили автомобили, запертые в вечерних пробках. Москва жила своей обыкновенной праздной жизнью, и лишь Женька был угнетен зависшим где-то вдали, за зимою, неминуемым ЕГЭ.

Еще совсем недавно Женькино существование было таким же беспечным и непосредственным, как жизнь лихого жеребца, который отгорожен от требовательной повседневности шорами и видит лишь то, что желает, к чему стремится. Женька никогда всерьез не задумывался о выпускных экзаменах и поступлении в университет. В его голове нескончаемой круговертью звучали лишь слова будущих, настоящих или прошлых ролей. Одним разом в Женьке могли сосуществовать по нескольку сказочных персонажей, только сам он все чаще терялся, оставаясь за театральной кулисой, как ненужный, сношенный костюм. И вот сейчас, когда шоры оказались вдруг сдернуты, являя мир со всеми его требованиями и запросами, Женька стоял пред ним, точно обнаженный, переполненный стеснением и страхом.

– Парень, ты что ослеп? – отшатнулся черный зонт в стеганой болотной куртке.

Не извиняясь, Женька придвинул к себе ботинок, носом которого только что хотел подцепить кленовый лист, качающийся в луже, и тем самым чуть не выкинул подножку спешащему наперерез мужчине. Что-то прошипев через плечо, зонт поскакал дальше, прямо вброд, через глубокую лужу, полную мутной грязи. Мимо, точно палачи, проходили люди в глубоких капюшонах, что скрывали лица в непроглядной черноте. Женька застыл посреди дороги, сбивая прохожих с общего ритма движения. Некоторые особенно расторопные горожане даже облаяли его вместо своих продрогших собак. А Женьке и правда вдруг показалось, будто он ослеп или же вокруг неожиданно выключили весь белый свет. Куда двигаться дальше – совершенно непонятно. Он даже инстинктивно выпятил руки, желая передвигаться на ощупь, чем еще больше разозлил палачей-прохожих.

– Куда ты прешь? – пробасила тощая девчонка в резиновых сапогах с каблуками.

И Женька наконец вспомнил, что идет он к Энциклопедии, набираться уму-разуму. Хотя это было наименьшим из того, о чем он когда-либо смел мечтать. Правую руку его оттягивал увесистый пакет, в который мама сгрузила все свои ненужные платья – это была подачка Эле, призванная задобрить подружку. Женька втихаря собирался просто-напросто оставить пакет у какой-нибудь помойки, но до сих пор по пути ему встречались лишь урны, узкие горлышки которых поперхнулись бы этим несметным богатством. Домой к подруге он шел впервые, пожалуй, любопытство явилось сейчас единственным стимулом, заставившим ноги вновь ожить, продолжая путь вперед.

Женька уже представлял себе жилище, пропитанное пылью старых книг, чуть унылое, но вместе с тем таинственное и манящее. Старомодную мебель и обязательно – на стенах ковры с искусным, поеденным молью узором. Эля всегда отмахивалась, когда речь заходила об ее доме и родителях, мол, в том нет ничего интересного. Зато она часто и с удовольствием проводила время у Женьки, и даже игрушечная комната его матери вызывала у Эли что-то близкое к восторгу. Точно у ребенка, попавшего в цирк. Она не спешила уходить из Женькиного глянцевого мирка вечного непослушания, обмолвившись однажды, что дома у нее все слишком скучно и правильно. А суровый и строгий отец походит скорее на цербера, чем на любящего и заботливого родителя. Он наотрез запрещал дочери близко сходиться с мальчишками, долго и назидательно говорил что-то про идейную, моральную и физическую незрелость. Женька и представить себе не мог, что у незрелости может быть столько граней. Энциклопедия ни разу не звала его к себе домой, дабы не вызвать праведный гнев свирепого родителя.

– Но как же тогда отец отпускает тебя ко мне? – искренне удивлялся Женька. – Не думаю, что ты успеваешь дозреть морально и как там еще?.. по дороге в гости.

– Он просто не знает, что я хожу домой к парню, – отвечала Эля, невинно задирая бровки.

– Так ты обманываешь его? – Женька заглядывал в честные, выпученные из-под бровей, глаза подруги. – Поверить не могу! Ты умеешь врать?

Эля скептически усмехалась, трясла головой в редких кудряшках:

– Вовсе я не обманываю, просто не говорю всей правды.

– Как это?

– Он знает, что я дружу с Женькой…

– И?

– Отец уверен, что ты девочка. – Эля крыла изумленного Женьку ровным и спокойным взглядом. – Он даже представить себе не может иного. Я и мальчишка…

– Да-а… Странные у тебя отношения с папой.

– Ты ничего не понимаешь. – Во взгляде Эли мелькало что-то твердое и острое, он одновременно резал и колол. – Отец – это же просто ужас!

После таких слов Женька окончательно терялся. Он действительно ничего не смыслил в этом деле. Отца у него не было, и, похоже, Эля была единственной, кто думал, будто ему повезло. После таких ответов Женька перестал задавать подруге вопросы о доме и родителях. На самом деле, они и болтали-то не так уж много. Эля всегда была тихой и молчаливой, свои желания она любила выражать сразу действием, без лишних слов. Просто шла за Женькой после школы, молча и уверенно провожая до дома. А Женька фонтанировал, радуясь случайному слушателю, без передышки молол что-то о новых спектаклях, репетировал роли. Он видел перед собой лишь сцену, но слышал рядом твердую, тяжелую и отчего-то умиротворяющую поступь Энциклопедии. Ощущал ее грудное, теплое дыхание возле макушки. «Зайдешь? – спрашивал скорее для приличия, незаметно оказавшись возле собственного подъезда. – Дома никого». Эля кивала в ответ, и лифт, шумно перекатывая кабину от этажа к этажу, вез их в маленькую, глянцевую квартирку. Где Женька продолжал разучивать страницы текста, а Эля, по-прежнему молча, кормила его рюкзак нужными учебниками и тетрадями с выполненной домашней работой.

Но именно этой осенью, когда ее помощь стала воистину необходима, Эля вдруг отказалась делить с Женькой их привычный и уютный мирок единства противоположностей. А случилось все по воле ее отца, суровость которого стала просто невыносимой. В одиннадцатом, решающем классе он вовсе запретил дочери гулять после уроков. Теперь Эля должна была все свободное время проводить под неустанным родительским контролем. Видимо, отец опасался, что годы отличной учебы могут отправиться в тартарары, если повзрослевшая дочь вдруг вырвется из-под гнета и пустится познавать бесцельную и пустую жизнь счастливых лоботрясов. Допустить такое на подступах к золотой медали и поступлению в лучший институт города, отец просто не мог. Потому контроль стал тотальным вопреки всем слезам и мольбам дочери. Так Эля лишилась единственной отдушины, сладкого глотка свободы в кукольном мире своего непутевого, слегка блаженного друга. И Женька, казалось, был недалек от фатального провала: ему пора было задуматься о бритье патлатой головы в преддверии армейских будней. Нагнать школьную программу самостоятельно стало бы непосильной, титанической задачей. Оставалось лишь одно – готовиться к худшему. Женьку ждала верная погибель в борьбе с домашними заданиями или того хуже: он мог запросто испустить дух на занятиях с каким-нибудь дотошным занудой репетитором.