Лучшие годы Риты - Анна Берсенева Страница 4

– Ну что вы сидите! – воскликнула Соня, подходя к столу. – Давайте хоть потанцуем! Помните, как на выпускном выплясывали?

Из всего выпускного Рита помнила только свой медленный, томительный танец с Игорем. Все остальное действительно прошло, растворилось в прошлом, и действительно без следа. Как будто происходило не с ней, а с каким-то другим человеком; да так оно и было, конечно.

Танцевать под песню Наташи Королевой она не пошла, а осталась за столом с Гриневицким. То ли его тоже не привлекали развлечения такого рода, то ли он просто забыл, как вообще танцуют. Второе, кстати, вероятнее: присмотревшись, Рита поняла, что Митя выглядит не только старше своего возраста, но и как-то проще, чем выглядел в юности. В школе он лучше всех шел по математике, и можно было ожидать, что к сорока годам чего-нибудь в жизни добьется. Но судя по вот этой опрощенности, которая проявлялась в едва определимых, но неопровержимых деталях – в стрижке, сделанной в дешевой парикмахерской, в загрубелости рук, в застиранности рубашки, которую он надел в ресторан, – было понятно, что этого не произошло. Если бы он не назвал себя, Рита его и не узнала бы, может. Как располневшую Наташку не узнала, и мужа Сони, и многих, с кем не встречалась двадцать пять лет.

Муж Сони, отплясывавший в общем кругу, вдруг что-то вспомнил, подошел к столу и сказал Гриневицкому:

– Мить, насчет террасной доски я договорился, завтра тебе отзвонюсь.

– Ладно, – кивнул Митя.

Они не сказали друг другу ни одного необычного или хотя бы интересного слова, но то, что сказали, вдруг поразило Риту. То есть не слова их, не смысл сказанного, а что-то в интонациях, в жестах.

Она наконец поняла, что показалось ей таким удивительным в сегодняшней встрече, какое ощущение точно прошло мимо нее в череде множества испытанных ею – в отличие от большинства ее одноклассников – жизненных ощущений.

Это было физическое ощущение того, что ты проживаешь свою жизнь среди людей, которых знаешь с рождения.

Увидев после двадцатипятилетнего перерыва Наташку, и Олю Трофимченкову, и Шефуню, и Гриневицкого, Рита не могла не заметить, как сильно они переменились. И сама она, конечно, переменилась не меньше, и это, наверное, расстроило бы ее и даже испугало, если бы не ошеломила ее сейчас и не отвлекла вот эта догадка – что у одноклассников, живущих в Меченосце, есть то, чего нет и никогда не будет у нее: ежедневная, повседневная жизнь среди тех, с кем связана молодость, связано детство. Вот ведь все они не воспринимаются ею как чужие – ни Наташка с ее рыхлой фигурой и безвкусным макияжем, ни Шефуня с его глупым всезнайством, ни Митя в тусклой клетчатой рубашке. Они отличаются от нее во всем, а стены между ними нет, и разговаривать с каждым ей так же легко, как в детстве, и до сей минуты она даже не сознавала, что это так, просто разговаривала весь вечер, как в первом или в десятом классе. Но для нее это стало так только сегодня и на один вечер, а они каждый день живут среди своих, в биополе своих – и это такая жизнь, которой у Риты нет и никогда уже не будет. Может, она не особенно хороша, эта их жизнь, и даже наверняка так и есть – что хорошего в ежедневном общении с Наташкой или с быстро опьяневшим Сониным мужем? – но это жизнь, которой Рита лишена. И ничего с этим уже не поделаешь – людей, которые окружают тебя сейчас, в нынешней твоей жизни, не вставишь ведь в свое детство и не проживешь с ними первую юность, а значит, никогда уже не сделаешь их по-настоящему своими. Ты навеки среди чужих.

Рита даже поежилась от этой догадки.

– Холодно тебе? – спросил Гриневицкий.

– Нет, – ответила она. – С чего ты взял?

– Дочка так ежится, когда ей холодно.

– Сколько твоей дочке? – машинально спросила Рита.

– Пятнадцать. А у тебя дети есть?

– Нет.

– Почему?

Все-таки Гриневицкий переменился не только внешне: раньше он не задавал бестактных вопросов.

– Так, – пожала плечами Рита. – Не сложилось. – И неожиданно для себя предложила: – Давай выпьем.

Гриневицкий отказываться не стал. Текила на их половине стола кончилась, и он принес ее с другой половины.

– И соль вот, – сказал он. – Но лайма нет.

– И не надо, – махнула рукой Рита. – Текила и без лайма хороша. Просто мягкая водка.

Она действительно любила текилу, хотя мода на нее давно прошла. Впрочем, она ничего в своей жизни не делала из таких посторонних соображений, как мода.

Видимо, именно эта рюмка текилы, выпитая с Гриневицким, оказалась последней каплей для того, чтобы Рита опьянела по-настоящему и море стало бы ей по колено. Ну, не море, может, нет ведь здесь никакого моря… Но музыка есть, и пол дрожит от топота танцующих, и что это она сидит как засватанная?..

– Пошли, Митька, танцевать! – объявила Рита, поднимаясь из-за стола.

Стул, с которого она встала, при этом опрокинулся, так что выглядел ее порыв, наверное, очень уж разухабисто. Ну и ладно! Не все ли равно, как она выглядит в Митиных глазах? А другие и вовсе на нее не смотрят – танцуют в свое удовольствие. И она будет!

Она схватила Митю за руку и потащила в общий круг. Вместо Наташи Королевой как раз запел Челентано, это было приятно. Да и вообще приятно отплясывать так, чтобы пол под ногами трещал! Среди развеселившихся, смеющихся, ни единой задней мысли не имеющих людей, которых знаешь почти с рождения.

Рита в самом деле плясала так, что чуть каблуки не сломала, и сломала бы, если бы это были шпильки, но она давно уже не носит шпильки, каблуки у нее удобные, и туфли тоже, удобные и красивые, разрисованные, эх!..

– Митька, надо срочно выпить еще, иначе упаду, – заявила Рита, обнаружив себя в его объятиях.

Челентано, оказывается, запел уже «Mar perke», танцующие разбились на парочки, и ей достался Гриневицкий.

– Надо так надо, – сказал он. – Налью.

Текилы он ей налил, надо признаться, очень ловко – не прекращая танцевать. Рита выпила и поставила рюмку ему на плечо. Рюмка, конечно, упала, это показалось ей ужасно смешным, и она рассмеялась. Митя тоже.

– Ты пьяная, Рита, – сообщил он. – Знаешь?

– Знаю! – весело подтвердила она. – И что?

– Да ничего. Танцуем дальше.

– А потом? – глупо спросила она.

– Потом воздухом подышим.

– А надо?

– Надо.

Хоть Митино лицо и расплывалось слегка у Риты в глазах, но она видела, что он улыбается, и вполне доброжелательно. Ну а что бы ему не желать ей добра? Она ему того только и желает!

Он вообще нравился ей с каждой минутой все больше. Даже клетчатая рубашка уже нравилась – выглядит из-за своей застиранности непрезентабельно, зато ладоням приятна. Рита держала Митю за плечи, чтобы твердо стоять на ногах, поэтому рубашку его ощущала именно ладонями.