Финальный аккорд - Кевин Алан Милн Страница 4

– Корошо, – произнес человек, когда счастливая толпа двинулась дальше, – я тумаю, вы нашли свое прибыльное дело.

– Я думаю, вы, возможно, правы, – ответил я. – Спасибо. – Я не считал это правильным тогда, но я заметил при беглом взгляде, что в футляре было, по крайней мере, двести пятьдесят шиллингов, смесь монет и банкнот. Двадцать пять долларов! За одну песню! С того момента финансы больше не являлись для меня проблемой. Я, конечно, не катался как сыр в масле, но и не испытывал нужды. По крайней мере, у меня было достаточно денег, чтобы покупать еду на регулярной основе, платить за транспорт при поездках по городу, и мне даже хватало на случайные шоу. Несколько дней в неделю я затаскивал Карла в метро и разъезжал по разным туристическим местам, в основном тем же самым, которые посещал еще до своего разорения. У меня не всегда был такой успех, как в первый день на Стефанплатц. Иногда толпы были тощими, а наличных и того меньше. Но потом наступали дни, когда деньги текли из карманов, как воздух из флейты, и они более чем компенсировали дни упадка. Вскоре я обнаружил, что для одного «шоу» достаточно исполнить три или четыре зажигательные песни. В любом случае большинство людей не останавливались послушать музыку более чем на десять или пятнадцать минут, так что периодически я просто снова и снова проигрывал свой репертуар. Чтобы убедиться, что я сохраняю правильный ритм, я всегда заканчивал шоу песней «Богемская рапсодия». Даже если другие композиции не приводили ни к чему большему, чем к нескольким заинтересованным зрителям, одна эта песня, казалось, всегда была способна вытянуть свободную мелочь. Слава и спасибо Богу за Фредди Меркьюри!

Я продолжал играть и учиться на протяжении всей оставшейся части семестра вплоть до самой весны. Во время летней сессии классные нагрузки были совсем легкие, что позволяло мне иметь больше свободного времени для зарабатывания денег в качестве уличного музыканта. Как и ожидалось, теплые месяцы принесли заметное увеличение иностранных туристов, и это отразилось на размере денежных средств, которые я получал. К началу второго, и окончательного, учебного года, который должен был начаться в сентябре, на моем банковском счете было скоплено столько средств, что я мог урезать свои выступления до одного раза в неделю, не опасаясь за свой бюджет. К моему второму Рождеству в Австрии я был так занят проектом моего руководителя, которым активно занимался до конца семестра в апреле, что даже не заметил, как пролетело время. До церемонии вручения диплома, которая должна была состояться в августе, оставался только один дипломный курс и летняя практика. Я потратил на учебу шесть лет подряд – четыре года в Рочестере и два года в Вене, так что трудно было поверить, что конец так близок. И я спрашивал себя, замедлится ли время когда-нибудь. Тогда, в середине июня, когда мое обучение уже подходило к концу, ход его неожиданно изменился. На самом деле в течение пары недель время, казалось, вовсе остановилось, как будто метроном Господа был каким-то образом испорчен. Но то, что я воспринял как замедление времени, на самом деле было всего лишь побочным эффектом странного заболевания, которое я схватил. Данный недуг шарахнул по мне, как перекачанный барабанщик. Физические симптомы включали в себя повышенное давление, одышку, лихорадку и периодический озноб. Учащенное сердцебиение то появлялось, то проходило. Я знал, что у меня было редкое заболевание – любовная тоска такой степени тяжести приходит раз в жизни. Я также знал, что причина и лекарство от нее одни и те же: Аннализа Берк.

Я догадался, как только они зашли в трамвай и сели позади меня, что одна из них, та, чьи волосы не были заплетены в косы, – американская туристка. Ее выдавали полинявшая футболка Калифорнийского университета и бермуды [1]. Ну, и то, что она всем незнакомцам, и мне в том числе, которые случайно встречались с ней взглядом, дружелюбно говорила: «Эй, там» или «привет». Ее подругу было сложнее разгадать, но ее поведение заставило меня подумать, что она или немка, или австрийка. Обеим девушкам было двадцать с небольшим, и ни одну нельзя было назвать непривлекательной. Я не собирался подслушивать, о чем они говорят, но они сидели прямо позади меня, так что это было трудно сделать. Американские туристы всегда самые громкие люди в толпе, так что мне повезло услышать кое-что.

– Куда теперь? – спросила американка, но не дала шанса подруге ответить. – О, черт возьми! Посмотри на это здание! Ему, должно быть, лет триста!

– Наверное, больше, – ровным голосом ответила другая девушка. Ее английский был безупречен, без малейшего намека на акцент. – Большинству из них больше. Помни, мы все еще не в Калифорнии. И не слишком восхищайся, это просто жилой дом.

В течение следующих нескольких остановок я слышал, как туристка задавала вопросы по поводу каждой увиденной ею мелочи, в то время как ее подруга изо всех сил старалась воодушевленно отвечать. Время от времени я менял положение в кресле, чтобы украдкой взглянуть на одетую в университетскую футболку девушку и чтобы это не было слишком заметно. По крайней мере, два раза она поймала меня, когда я смотрел на нее. Я сделал вид, что не заметил, когда она улыбнулась. За три остановки до моей квартиры американка издала восхищенный визг, который поразил меня.

– О-о-о-о! Это там! Мы должны остановиться и посмотреть!

– Мы не будем выходить из Strassenbahn [2]ради этого. Это просто печь для сжигания мусора. И она воняет.

– Это не просто печь для сжигания мусора. Ее дизайн был разработан Фриденсрайхом Хундертвассером. Это легендарная вещь! Совершенный симбиоз искусства, производства, красоты и функционала. Меня не волнует, как она пахнет. Мы должны выйти здесь.

Даже не глядя, я знал, какое здание она имела в виду. Я проезжал мимо него каждый день, и каждый день удивлялся, что кто-то потратил время и деньги на то, чтобы обычная вещь, такая как завод для сжигания мусора, выглядела так вдохновляюще. Его высокая, выложенная мозаичной плиткой труба со всех сторон окружена несколькими крупными выступами. На самой трубе есть луковообразная выпуклость, напоминающая четырехъярусное золотое яйцо. Линия крыши завода утыкана странно расположенными пиками и углами, каждый из которых увенчан набалдашником размером с маленький автомобиль, и все они блестят на солнце. Наружные стены расписаны в произвольном порядке разными формами и цветами: к примеру, черными и белыми шашечками, красными квадратами и желтыми амебами, в то время как на верхушку всей конструкции надета, если только можно это так сказать, огромная полосатая красно-синяя «кепка» с закругленными краями, которая могла бы прикрыть, по меньшей мере, пятьдесят голов.

– Ich bin aber mude, – проскулила подруга себе под нос.

– Что ты сказала?

– Nichts. Забудь. Если ты действительно хочешь выйти, отлично. Мы выйдем. – Молчание длилось минуту, и тут я почувствовал, как меня тронули за плечо.

– Прошу прощения, – сказала американка. – Сэр, вы говорите по-английски? – Я обернулся и посмотрел на нее, на этот раз прятаться необходимости не было. У нее были красивые светло-каштановые волосы, проницательные глаза и приятная улыбка. Я кивнул.