Лепестки на ветру - Мэри Джо Патни Страница 4

Рейф рассмеялся.

— С тобой все понятно: ты больше не можешь с уверенностью сказать, когда леди лжет, а когда говорит правду, если, конечно, эту дамочку можно назвать леди.

— Уж в том, что Мегги — леди, можешь не сомневаться, — фыркнул Люсьен. — Только чья она леди, вот в чем вопрос.

Рейфа удивила темпераментная реакция Люсьена на его циничное замечание. До сих пор в том, что касалось дела, друг отличался беспристрастностью. Шальная мысль запала в голову Рейфа, и он спросил:

— Так что я должен сделать, если выясню, что она предала Британию, убить ее?

Люсьен мрачно взглянул на Рейфа, не совсем уверенный в том, что сказанное другом — одна из его острот.

— Как я уже успел сказать, убийство не входит в твою задачу. Если Мегги — предательница, просто сообщи лорду Кэстлри [5], что донесениям этого агента нельзя доверять. Может быть, ее захотят использовать для дезинформации.

— Послушай меня, Люсьен, и поправь, если я что-то не так понял. Итак, ты хочешь, чтобы я нашел эту леди и уговорил ее использовать свое мастерство для раскрытия любого из возможно намечаемых заговоров. Кроме того, я должен удостовериться в лояльности Мегги британской короне и в случае, если найду что-то подозрительное, обязан буду известить главу британской делегации о том, что он не может доверять ее работе. Так?

— Совершенно верно. Хочу попросить тебя поторопиться с отъездом. Переговоры не продлятся слишком долго, так что события будут развиваться ускоренными темпами. — Взглянув на Николя, Люсьен добавил:

— Исходя из твоего опыта общения с Марией Берген, что бы ты мог посоветовать Рейфу?

— Во-первых, хочу предупредить, что она, пожалуй, самая красивая шпионка в Европе.

Дальше Николя принялся распространяться о женских прелестях, коих был большой ценитель, но толку от подобных разглагольствований было мало.

— Информации у вас почти никакой, — заключил разговор Рейф. — Быть может, эта женщина просто очень неплохая актриса. Остается только довериться собственной интуиции и непревзойденному обаянию.

Разговор закончился, пора было расходиться. Мужчины встали, и Люсьен спросил:

— Рейф, когда ты будешь готов выехать?

— Послезавтра. Вы меня заинтриговали. Самая красивая шпионка Европы — звучит впечатляюще. — Глаза Рейфа туманно блеснули, когда он добавил:

— Клянусь отдать всего себя делу Англии и короны.

Вскоре все трое вернулись в зал, смешавшись с гостями. Вечер продолжался. Рейф, которому наскучило празднество, торопился уехать домой, но тут он вспомнил, что так и не выяснил, как выглядит эта загадочная Мегги-Мария. Николя удалился в нишу, отгороженную от зала портьерой, Рейф последовал за ним.

Отдернув портьеру, он замер… Николя и его жена Клара стояли в обнимку. Они не целовались: застань он их за этим занятием, Рейф незаметно ушел бы. Но то, что предстало его глазам, было и проще, и куда более впечатляюще.

Ник и Клара, закрыв глаза, склонили друг к другу головы — свидетельство полного и абсолютного доверия, жест, куда более интимный, чем самые страстные ласки.

Прежде чем Герцога заметили, он вышел. Рейфа снедала зависть, хотя завидовать друзьям было не в его правилах.

Следующий день ушел на сборы, и вот наступил момент, когда герцог Кэндовер был готов покинуть Англию. Он предпочитал путешествовать налегке в сопровождении камердинера. Багаж Рейфа состоял в основном из одежды, которая отвечала его рангу и в которой не стыдно было показаться в столице мировой моды.

Часы уже пробили полночь, когда Кэндовер, прихватив бокал с бренди, прошел в кабинет, чтобы просмотреть самую срочную корреспонденцию. Письмо от леди Джоселин Кендал оказалось самым последним. Вернее сказать, от леди Престьен. Ведь теперь, когда она вышла замуж, не пристало подписываться девичьей фамилией. В короткой записке Джоселин благодарила за добрый совет, вернувший ей мужа, превозносила радости счастливого брака и предлагала Рейфу последовать ее примеру.

Герцог улыбнулся, довольный тем, что у нее все в порядке. При всей своей красоте, именитости и богатстве Джоселин осталась славной маленькой девочкой, заслуживающей любви. Вероятно, и ее новоявленный супруг относился к романтичным натурам, так что они будут счастливы. Правда, на сей счет Рейфа одолевали сомнения. Он поднял бокал, сделал добрый глоток за удачный брак Джоселин и Дэвида, подумал, осушил фужер до дна, разбил его об полку и сбросил осколки в камин.

Рейф действительно от души желал им счастья, однако, взглянув на результат своего душевного порыва, не мог сдержать разочарования. Мужчина, известный своим хладнокровием, должен быть более сдержанным. Чего он добился? Лишился еще одного бокала и приобрел ноющую боль в груди от ощущения невосполнимой утраты, не имевшей ничего общего с хрусталем.

Налив себе еще бренди, Рейф откинулся в кресле-качалке, обвел взглядом книжные полки. Кабинет, отделанный в итальянском стиле, был его самым любимым местом в роскошно и со вкусом обставленном доме. Он гордился своей библиотекой, он имел все, что хотел… Тогда откуда такое мрачное настроение?

Чтобы перебороть это состояние души, нужно отыскать причину, а значит, еще больше углубиться в себя. Дело не в Джоселин. Если бы ему так сильно ее хотелось, он мог бы на ней жениться.

Рейфа тянуло к ней нечто другое, не любовь, не страсть. Джоселин чем-то неуловимым напоминала ему Марго — Марго, вероломную красавицу, давно погибшую, но продолжавшую сводить его с ума все эти годы. Внешнее сходство между двумя женщинами было небольшим, они похожи характерами, душой. Обе яркие, веселые, даже смеялись одинаково. Когда Рейф был с Джоселин, он неизменно вспоминал Марго. Леди Кендал трогала его за живое, как никакая другая женщина, и будь он в силах вернуть молодость, Джоселин стала бы его женой.

Потягивая бренди, Рейф старался думать о Марго Эштон так, словно она была ему посторонним человеком. Но как можно сохранять беспристрастность в отношении первой любви! Любви первой и, увы, последней, поскольку приобретенный опыт навсегда отвратил Рейфа от романтических иллюзий. Тем не менее иллюзии эти временами почти обретали плоть и кровь.

Марго не была самой красивой из женщин, которых он знал, и, уж конечно, не была самой богатой или знатной из них. Чего у нее было в избытке, так это жизнелюбия. Она словно вся светилась изнутри.

И вновь перед его мысленным взором поплыли горько-сладкие видения. Рейф вспоминал первую встречу, первый несмелый, почти призрачный поцелуй, долгие часы за шахматной доской, когда чисто формальные ходы и движения подразумевали нечто гораздо большее, игру, куда более страстную; разговор с полковником Эштоном, то, как он удивленно приподнял брови и в то же время по-отечески приободрил, когда Рейф пришел просить руки его дочери.

Наиболее явственно Рейф вспоминал одно раннее утро. Они с Марго договорились проехаться верхом и встретить рассвет. Мелкий дождик моросил, когда Рейф медленно ехал по Мейфер-стрит, но при подъезде к Гайд-парку небо прояснилось. Над его головой огромной сверкающей аркой зажглась семицветная радуга, ярче которой он не видел никогда в жизни. Рейф остановился полюбоваться великолепным зрелищем, и тут же из туманной мглистой дымки словно с небосвода возникла всадница на серебряной кобыле, как королева из древней легенды.