Капризы женской любви - Людмила Леонидова Страница 40

— У него кто-то другой?

— Да. — Мама опустила голову.

— Так он к той, другой, ушел? — догадалась я. — А эта жена… кстати, ты не говорила, что он женат.

— Ты не спрашивала.

— Поэтому она пришлепала. — Наконец до меня дошла суть происходящего.

— Наверное. — Мама вздохнула.

— Значит, правильно, что я ее вытурила. Сама не справляется, решила у тебя помощи просить.

— Так бывает.

Ну уж нет. Я не пойду к жене отца просить, чтобы она мне вернула Влада. А куда мне идти? Вот я к маме пришла.

Телефонный звонок прервал мои страдания. Это звонила Таня.

— Уф, — кричит она, — как хорошо, что ты взяла трубку. И вообще хорошо, что ты здесь, в Москве.

— Мне тоже хорошо, что я здесь, — говорю я ей в ответ, хотя пока еще ничего хорошего не произошло. Все только плохое.

— Сейчас звонили из какой-то больницы, отец в аварию попал.

— Как? — У меня перехватило дыхание. — Жив?

— Говорят, в критическом состоянии. В интенсивной терапии. То ли он на кого-то наехал, то ли на него.

— Он был с водителем?

— Нет. Сам за рулем.

— Почему?

— Да не знаю я почему!

— Может, с сердцем стало плохо?

— Может. Я же тебе говорила. А может… — Танька замолчала.

— Что ты молчишь?

— Мне, кажется, на него кто-то наехал.

— В каком смысле?

— Еще не знаю… в каком.

— Диктуй адрес, я сейчас к нему приеду.

— Это за городом, но близко от Москвы. Надя, не говори ему о Юле.

— Что я, с ума сошла?!

— Надя, мне кажется, что это она…

— Мало ли чего тебе кажется.

Я отключилась от Тани и попросила маму принести мне водички.

— Доченька, что с тобой?

— Отец… нет, отца… все, я поехала.

— Тебе нельзя в таком виде за руль. Ты совсем плохая. Скажи наконец, что произошло с отцом?

— Он в аварию попал. Мам, поехали со мной!

— Конечно-конечно.

Я увидела, как у мамы тряслись руки, пока она бессмысленно надевала на себя сначала одну ненужную вещь, потом другую.

— Может, что-нибудь из фруктов. — Она подошла к вазе с апельсинами.

— Какие фрукты! Он в реанимации.

Теперь уже я несусь к маме со стаканом воды.

Мы вышли на улицу и немного успокоились. Гнать машину было невозможно — кругом пробки. Через час выбрались из города.

Что могло случиться с отцом?

— На него наехал грузовик. — Это я разговариваю с санитаром. — Возможно, выскочил на встречную полосу и заснул, возможно, был сердечный приступ.

— А гаишники что сказали?

— Мы с ними не разговаривали. Приехали, забрали и увезли. — Санитар говорит буднично — привык.

Мама назвалась женой, поэтому ее впустили в реанимацию. Ее не было минут сорок. Все это время я думала, могла ли Юля организовать все это. Когда мама вышла, я уже была никакая.

— Ты поезжай домой. Врачи говорят, что все будет нормально. Хорошо, больница оказалась рядом, — говорит мама дрожащими губами.

— Мам, он тебя узнал? Мама заплакала.

— Значит, узнал.

— Он просит посидеть с ним. Я останусь тут на ночь.

— Можно, я взгляну на него?

— Конечно.

Я зашла в маленькую двухместную палату, где лежали два человека: женщина и мужчина.

— Как же так? — спросила я сестру, вспомнив шикарный центр в Америке.

— Нам не до жиру, спасибо, что есть аппаратура, а то, что люди разнополые, так им все равно сейчас.

— Папа. — Я наклонилась над мужчиной, замотанным бинтами. Он шевелил губами и звал Олю.

— Он под наркозом, пока не соображает.

— Очень даже соображает, раз Олю зовет, — сказала я и, погладив руку отца, вышла из палаты на поиски врача.

— Хотите забрать? — безразлично спросил меня мужчина лет тридцати, которого я нашла в курилке. — В ЦКБ переведете?

— Почему в ЦКБ?

— На таких тачках, как у него, только в ЦКБ лечатся. Спасибо подушкам безопасности, а то бы вам сейчас не сюда нужно было бы приезжать.

— Он сильно покалечен?

— Нет, не беспокойтесь. Переломы, конечно, имеются, но, как у нас говорят, жизненно важные органы не задеты.

Я полезла за деньгами.

— Потом расплатитесь, когда вылечим. Я вам его забирать не советую. Себя неудобно хвалить, но скажу так: я хороший врач, поэтому остался работать здесь. У вас там, в Москве, все только за бабки… А у нас здесь, в провинции, мы хотим иметь настоящую практику. Если потом, когда вылечу, заплатите, не откажусь. Вижу, вы денежные. С бедных не беру. Вот если ваша мама останется и поухаживает, ему это поможет. У нас с персоналом плохо. — Потом, будто засомневавшись в чем-то, спросил: — А она и есть Оля?

— Да.

— Он все время, пока мы его везли, все Олю звал, я так и подумал, когда ее увидел, что это она. Глаза у нее такие… — Он не договорил. — Некоторым ведь и позвать некого. Мужиков привозят, им лет пятьдесят, богатые, в костюмах дорогих, а они маму зовут. Денег заработали, всего накупили, а когда плохо, и позвать-то некого. — Он повторился и продолжил: — Если так, значит, счастья нет! Ну ладно, я пошел. — Доктор потушил сигарету. — До свидания. Оставляйте Олю, ему это поможет!

Я помчалась на склад, думая о несчастном Максиме, который так влип.

Это был огромный ангар, разделенный на множество отсеков, которые мелкие фирмы вроде нашей арендовали. Я припомнила наш номер и вошла.

Максим с бледным, как у каторжника, лицом сидел за раскладным пластмассовым столиком и сосредоточенно что-то заносил в журнал.

В непроветриваемом, загроможденном коробками помещении не было окон. Напольная лампа на длинной ноге, что-то вроде торшера, заменяла дневной свет, точнее, белый.

А под лампой — я не поверила своим глазам — в амфоре пышными алыми цветами вовсю цвел мой цветок любви.

— Это о-он? — Я присела на корточки возле этого чуда.

— Да, помните, когда мы только познакомились, шел дождь.

— Помню.

— Вы собирались его выкинуть, чтобы потом не расстраиваться.

— Да.

— Я попросил у вас разрешения его забрать себе.