Утренняя песня - Кимберли Кейтс Страница 40

Она увидела широко раскрытые, обеспокоенные глаза Пипа. Он словно пытался убрать с ее лица искусственную улыбку и рассмотреть то, что за ней скрывается. Она не может позволить ему это сделать.

– Я просто любуюсь болотами. Они такие красивые, правда? Гораздо красивее, чем тогда, когда по нашим лицам текли струи дождя!

– Но ты говорила, что мы полетим. – Вид у Пипа был огорченный. – Я боюсь.

– Страх тут совершенно ни при чем, – вмешался Остен и подмигнул. – Это вопрос здравого смысла. Рейвенскар можно рассмотреть гораздо лучше, если лошади не торопятся.

Сердце Ханны наполнилось чем-то похожим на боль при виде больших рук Остена, державших поводья и заставлявших лошадей послушно двигаться. Время от времени он бросал взгляды на Пипа, удостоверяясь, что личико мальчика не омрачил страх.

Но Остен не мог бы сказать ничего, что защитило бы Пипа от голоса Мейсона Буда, эхом отдававшегося в его головке, поэтому в его серо-зеленых глазах порой появлялось затравленное выражение.

– Но я очень боюсь. Я даже не стал бы держаться за поводья в ваших руках, как вы предлагали, чтобы вместе с вами править.

– Попытаемся в другой раз. – Остен взъерошил волосы мальчика. – Когда мне удастся найти небесную лошадку, о которой тебе рассказывала Ханна.

У Ханны сжалось сердце, когда Данте ловко сменил тему и заговорил о новых щенках, ожидаемых со дня на день, стараясь рассеять охватившее ребенка уныние.

Пип без умолку болтал, Остен изо всех сил старался казаться веселым, но обмануть Ханну не мог. Напряжение между ними не ослабевало.

Она ощущала каждый мускул под рукавом его куртки, каждый порыв ветра, шевеливший его густые темные волосы. Его руки, державшие поводья, были такими ловкими и сильными – она хорошо помнила их прикосновения.

Даже ветер над болотами не мог прогнать его запах. Он был словно буря. Его смятение передалось и ей. И никто, кроме Остена Данте, не смог бы ее успокоить.

Она отогнала от себя эту мысль, образы, пришедшие в голову, казались слишком живыми. Красивое лицо Остена парило над ней, его руки обнимали ее, губы владели ее губами.

Она не пережила бы эту поездку на фаэтоне, если бы не справилась с проклятым воображением. Гораздо лучше сосредоточиться на землях Рейвенскара, попытаться разгадать загадку их владельца, чем вызывать в воображении вспыхнувшую страсть.

Но, несмотря на то что она изо всех сил старалась сосредоточиться на земельных угодьях, простиравшихся вокруг нее, каждая миля, которую они проезжали, приводила ее в еще большее смятение. С каждым часом она ощущала себя все более растерянной, очарованной Остеном Данте.

Ей все труднее и труднее становилось держать себя под контролем.

Люди в Ноддинг-Кросс могли подумать, что владелец Рейвенскара лишился рассудка, но простые сельские жители, жившие на его землях, выражали ему свое искреннее уважение.

На нее и на Пипа они смотрели с таким изумлением, будто их хозяин привез на поля Рейвенскара русалку с ребенком. Но как только им удавалось справиться с удивлением, они принимались болтать об урожае и домашнем скоте, детях и погоде.

Наверное, их лендлорд и правда выстроил дома арендаторов так, чтобы ему было хорошо видно озеро из окна кабинета. Новенькие домики блестели свежестью и белизной и прекрасно смотрелись на фоне холмов и долин, а чистая соломенная кровля сверкала на солнце, словно золото.

В хлевах, стоявших отдельно от жилых домов, обитали ухоженные коровы и гуси. Цветы вились по стенам и дверным проемам. И все, от мала до велика, останавливались, чтобы поприветствовать хозяина и поболтать о предстоящем празднике.

Ханна вздрогнула, вспомнив поместье отца, полуразрушенное, запущенное. Он проиграл все, кроме маленького надела, поскольку это была наследуемая земля, которую не имели права отчуждать.

Она любила каждый камень и каждое зеленое поле, но, даже будучи ребенком, беспокоилась из-за того, что видит ветхие жилища, в которых изможденные семьи ютились вместе с коровами и свиньями, а матери не держали колыбели у огня, а ставили их так, чтобы младшего ребенка не залило дождем через дыру в крыше.

Она понимала, что что-то было неправильно, чувствовала это. А когда в перерывах между партиями в карты отец выслушивал ее детские опасения, его грудь сотрясалась от снисходительного смеха: «Так было всегда. Мрак во времена деда и деда его деда. Кто я такой, чтобы спорить с этим?

Помнишь, мы нашли крольчат в норе? Эти люди подобны тем крольчатам – они находят удовольствие в том, что живут все вместе. Они не похожи на тебя и на меня».

Она так любила отца. Смеющийся, веселый, красивый папа.

Она так хотела ему верить.

– Ханна? – Голос Остена вывел ее из задумчивости. – Что-то случилось?

С тех пор как он помог ей сесть в фаэтон, он ни разу не взглянул ей в глаза. А сейчас внимательно смотрел на нее.

– Ничего, – приглушенно ответила Ханна, поправив шляпку так, чтобы поля скрыли лицо. – Я лишь... витала в облаках.

Он замолчал, но их взгляды встретились. Они были красноречивее всяких слов.

– Мне нужно ненадолго остановиться у следующего дома, – сказал наконец Остен. – Но если желаете, я с удовольствием отвезу вас обратно.

Больше всего на свете ей хотелось выйти из фаэтона, но это было бы проявлением слабости с ее стороны.

– Нет. Не стоит беспокоиться. То есть я... я хочу сказать, что мне нравится быть на воздухе.

Интересно, хватит ли у него смелости продемонстрировать разочарование? Показать, что он так же сильно мечтает избавиться от нее, как она от него.

– Ну хорошо. – Он расправил плечи. – Вот то место, о котором я вам говорил. Это дом Энока Дигвида. Он прекрасный фермер, один из лучших арендаторов, на зависть любому лендлорду. Энок помогал мне размечать новые участки для строительства, а его жена Флосси придумала, как должно выглядеть жилье.

Ханна вопросительно взглянула на Остена. Несмотря на явное смущение, теплота и уважение сквозили в его голосе, когда он говорил об арендаторе. Но времени на то, чтобы ломать голову над объяснением, не было. В этот момент из домика высыпала целая куча детей.

– Мистер Данте приехал! Скорее! Прячьте сюрпризы! – пискнула малютка лет четырех, путаясь в подоле желтовато-коричневой юбки.

Ошеломленный Пип свернулся калачиком в углу фаэтона, с испуганным видом глядя на детей, словно те могли укусить его. Ханна задалась вопросом, разрешали ли ему когда-нибудь играть с другими детьми.

Девочка добралась до фаэтона и неуклюже присела в реверансе. Но Данте, похоже, был смущен таким бурным приемом точно так же, как Пип.

Его глаза потемнели, а в глазах появилось чувство вины, когда он повернул к залитому солнцем углу дома, увитому розовым виноградом.

Ханна увидела мужчину в инвалидном кресле на колесах, с широким румяным лицом, одетого в аккуратно заштопанную кожаную куртку. Он попытался встать с помощью двух крепких сыновей.