Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн Страница 40

Внезапно накопленная усталость взяла свое. Его плечи опустились, глаза, обычно блестящие, потухли. Он взял с маленького столика сувенир, который мы купили в лавочке для туристов на Марсовом поле, машинально перевернул его. Он следил взглядом за снегом, медленно падающим на Эйфелеву башню, но ничего не видел. Потом заговорил совсем слабым голосом:

— Если бы я жил, как любой другой афганец в Кабуле, то не было бы проблем. Но я — не обычный человек… У тебя никогда не будет нормальной жизни со мной.

Наступила тишина. Но не та, которая возникает в дружеской обстановке, нет. Эта напоминала, скорее, большую черную бездну. Я не знала, что сказать, мне хотелось повернуть время вспять и не спускаться с этой лестницы, поддавшись сиюминутному импульсу. Потом он внимательно посмотрел на меня. Он принял решение, я была в этом уверена.

— Брижитт, если ты ищешь покоя, то нам нужно расстаться. Потому что я не смогу тебе этого дать.

Еще никогда я не видела его таким уязвимым. Я капитулировала. Но надолго ли?

Нам было нужно совсем немного, чтобы снова обрести гармонию. Самую большую радость доставляли нам поездки, когда мы бороздили страну момандов. В то время Шахзада ездил по деревням урегулировать конфликты. Благодаря ему я открывала для себя удивительные места. В этой стране, где так мало дорог, но много едва различимых троп, его внедорожник был очень кстати. Мы ехали без конца, с вооруженным водителем, Шахзада сидел впереди, я — позади него. Мне нравилось это место: оно позволяло мне переговариваться с ним и ловить его взгляд в зеркале заднего вида. Другая машина, с телохранителями, следовала за нами. У меня не было никаких ориентиров, только горные вершины: Спингар и его снежные пики на юго-западе, а на северо-востоке — горы, где затерялся его дом. Они окрашивались в разные цвета в зависимости от погоды. С появлением темно-серых облаков горные вершины приобретали голубоватый, сиреневый и фиолетовый оттенки. Это было настолько красиво, что захватывало дух.

У Шахзады были воспоминания о каждом уголке, он любил рассказывать о них разные истории. Каждый раз, когда мы пересекали реку Кунар, он говорил мне о своем старом танке, оставшемся на другом берегу, в укромном месте. Он находится там уже несколько лет, с того момента как Шахзада ушел в подполье.

Чуть поодаль горная долина, раскаленная, словно печь, напоминала ему об эпохе, когда советские самолеты сбрасывали мины-ловушки в виде часов. Они блестели на земле меж камней. Дети бросались к ним с радостными криками, пытаясь собрать драгоценности, упавшие с небес. Но в их руках они взрывались.

Он обводил взглядом горы и говорил с гордостью: «Видишь, здесь действуют только пуштунские законы. Безопасность полностью обеспечивается главами деревень. Если у нас человек совершает преступление, его ловят».

В самом деле, когда этот ритуал приводится в действие, у преступника мало шансов уйти от преследования. Каждый раз его рассказ увлекал меня. Поскольку кража или другое преступление совершается чаще всего ночью, облава также приходится на ночное время. Жертва должна поднять тревогу, выстрелив несколько раз из своего окна. С этого момента начинается целая вереница действий, в которых каждый играет свою роль. В каждой деревне есть человек, который, когда что-либо случается, начинает бить в барабан. Потом молодые люди в возрасте от 15 до 25 лет выбегают из своих домов с заряженными автоматами. Делают они это очень охотно. Ведь первый вышедший из дома получит на следующий день в деревне и ее окрестностях репутацию смельчака.

Что касается вора, я не осмеливалась спрашивать о ждущей его участи. Он будет избит, повешен, обезглавлен? «Он будет изгнан из деревни», — пояснил Шахзада. Это действительно ужасное наказание для афганца, всегда очень привязанного к семье. Шахзада добавлял: «Он должен будет возместить стоимость того, что украл». Но в других пуштунских племенах этим дело не ограничивалось. «Когда вор возместит украденное, он должен собрать десять уважаемых стариков из своей деревни и просить их сопровождать его до дома жертвы. В зависимости от размеров украденного, он приносит к дверям одного или двух зарезанных баранов. Потерпевший должен приготовить мясо и угостить им не только старцев, но и самого вора в знак примирения с ним».

Что же касается убийств и увечий, все происходит иначе. Право на месть может растянуться на пару столетий.

Пуштуны знают только один способ достижения справедливости и поддержания хрупкого равновесия между человеком и кланом — Задрех. Это традиционный закон, уходящий в глубь веков. Он возник тогда, когда у человека появилась речь, чтобы передавать его из уст в уста, и слух, чтобы внять ему. Согласно ему, когда дело доходит до трибунала, каждая из сторон должна представить равное количество свидетелей. Трибунал располагается на равном расстоянии от домов спорщиков. Судью и свидетелей кормят обе семьи по очереди в течение всего процесса. В Афганистане все проблемы решаются на публике, поэтому процесс происходит посреди дня в присутствии деревенских жителей.

Это скрупулезное уважение справедливости и открытости восхищало меня, так же как и способ выявления будущих судей. Когда ребенок демонстрирует ясность мышления, искусство слушать, хорошую память, родители ждут достижения им возраста семи лет, чтобы позволить ему присутствовать на проходящих в окрестностях процессах. Мало-помалу он запоминает кодекс и новые правила, которые привносятся временем. В конце этого длительного обучения молодой человек становится судьей.

Я наклонилась к сиденью Шахзады и прошептала ему: «Как случилось так, что ты не стал судьей?» Не поворачивая головы, он ответил: «Но я судья всех судей — тот, кого зовут в тех случаях, когда их решения отклоняются одной из сторон».

Его могущество подтвердилось, когда мы с ним сопровождали из Кабула в одно из племен французскую семейную пару, сотрудников гуманитарной организации. Благодаря их присутствию я могла выходить из машины и говорить с мужчинами. Я снова обрела свой статус журналиста и иностранки. В начале нашей истории я много раз использовала эту уловку, что позволяло мне ужинать вместе с мужчинами и Шахзадой на свежем воздухе под навесом, а не в маленькой тесной комнатке с другими женщинами. Я могла заходить в дома. Мне случалось видеть на стенах гигантские постеры Эйфелевой башни или Триумфальной арки, которые можно было купить в кабульских магазинах.

Однажды я открыла рот от удивления, увидев на стене большой портрет Гитлера. Я спросила: «Почему фюрер?» Наша хозяйка покачала головой и сказала тоном знатока: «Он был великим воином». Вопрос сходства. Пуштуны очень озабочены чистотой крови, они считают себя «чистыми афганцами», в отличие от таджиков, хазарейцев или узбеков… Но я никогда не слышала ничего подобного от Шахзады.

С теми французами мы с трудом взобрались высоко в горы — около пакистанской границы, — чтобы встретиться с видными представителями пуштунской военной аристократии — кухихейлами. Мы оставили машину на плоскогорье, а сами пошли пешком по почти отвесной дороге; из-под наших подошв то и дело скользили камни. Был полдень, солнце испепеляло нас. Поднимая глаза, мы могли видеть большое скопление кухихейльских мужчин. Они молча следили за нашим восхождением. Стояли как статуи. Было даже немного жутко, учитывая репутацию пуштунов.