Гонки на выживание - Хилари Норман Страница 40

Роберто похлопал ее по руке.

– Моему сыну очень повезло. – Он поднял бокал. – За Монцу.

Поженились они только зимой, хотя не расставались с августа и путешествовали вместе до самого декабря. Их маршрут диктовался расписанием крупных гоночных соревнований: из Португалии в Италию и наконец в Марокко, где разыгрывался последний Гран-при сезона 1958 года. Потом желание увидеть новые земли повлекло их в Акапулько, в Калифорнию и в Нью-Йорк, где Андреас до этого ни разу не был.

Этот город пленил его. Манхэттен опутал его своими коварно раскинутыми чувственными щупальцами, втянул в себя и крепко сжал, задушил в объятиях, как проделывал это и раньше, в течение многих лет, с миллионами других путешественников до Андреаса. Это был город чемпионов, город победителей, населенный честолюбивыми мужчинами и женщинами. Но это был и город любовников. Андреас и Александра совершали увеселительные прогулки в Центральном парке, катались на коньках в Рокфеллер-центре, любовались панорамой со смотровой площадки Эмпайр-стейт-билдинг, обедали у «Сарди» и ездили на метро с одного конца Манхэттена на другой.

– Вот здесь мне следовало бы жить, – сказал Андреас, когда они пили кофе в спальне своего номера отеля «Плаза» и любовались видом на парк.

– Я знала, что тебе здесь понравится. Твое место здесь.

– А как насчет тебя? Тебе этот город подходит?

– Трудно сказать, – пожала она плечами. – В чем дело, дорогой? Ты что-то замышляешь?

Андреас покачал головой.

– Я и сам еще не знаю. Через пару дней мы уезжаем, а мне что-то не хочется. – Он улыбнулся. – Просто хотел узнать, что ты думаешь по этому поводу.

Сама зима остановила их, мягко, но решительно опустила с небес на землю. Им нужен был свой дом. Александре требовалась мастерская, то единственное, чего ей не хватало за время их кочевой жизни. Ну а если уж им понадобился дом, почему бы и не пожениться?

* * *

Венчание прошло в Церматте, крохотном городишке, прилепившемся у подножия Маттерхорна. Это было компромиссное решение: не будучи католичкой, Александра тем не менее хотела порадовать своего будущего свекра свадебной церемонией, устроенной в Швейцарии. Роберто, казалось, не имел иных желаний, кроме одного: чтобы они поскорее соединили свои жизни перед богом.

Когда новобрачные вышли из церкви после венчания, шел сильный снег, и даже повидавшие все на свете репортеры одобрительными возгласами встретили Александру в отделанном белым мехом плаще, когда она подняла капюшон, скрыв под ним свои темные волосы, и ослепительно улыбнулась. Андреас подхватил ее на руки и усадил в санки, засыпанные лепестками роз.

Первые семь дней своего медового месяца они провели в Церматте, затем еще неделю – в Париже и еще одну в Лондоне, что позволило Александре попрощаться с друзьями и упаковать все свои вещи, после чего они сели на океанский лайнер в Саутгемптоне и отбыли в Нью-Йорк – свой новый дом.

На Манхэттене они сняли номер люкс в «Плазе» и занялись поисками жилья. Вскоре им посчастливилось найти идеально подходящую квартиру на западной стороне Центрального парка, и Александра с головой окунулась в поиски отделочных материалов и меблировки.

Состояние законного супружества устраивало обоих ничуть не меньше, чем канувшие в прошлое месяцы свободной любви. При условии, что ей будет позволено регулярно уединяться в своей мастерской, Александра была с радостью готова сопровождать мужа с одних соревнований на другие. И хотя сердце у нее замирало всякий раз, как он забирался в кабину «Мазератти», мысль о том, что она может оказаться далеко как раз в ту минуту, когда ему понадобится помощь, была еще более невыносимой.

В первый год после свадьбы между ними существовало одно-единственное серьезное разногласие. Андреасу не терпелось завести детей: иначе зачем же было жениться? Он обожал свою жену, следовательно, хотел от нее ребенка. Александра не хотела спешить с этим; она вышла замуж за Андреаса прежде всего для того, чтобы быть ему женой, и лишь во вторую очередь – чтобы стать матерью его детей.

Этот спор велся между ними постоянно, и дома, и во время поездок, причем чаще всего он, как и следовало ожидать, возникал в постели. Андреас проводил руками по ее полным грудям и крепким бедрам, покачивал головой и восклицал:

– Бесподобно! Безотказное, со стопроцентной гарантией оборудование по производству детей простаивает без дела!

– Ты не мог бы немного утихомирить свою итальянскую натуру, Алессандро? – отвечала Александра. – Я тебе обещаю, у нас будут дети… – С этими словами она начинала покрывать его лицо, грудь и живот легкими, дразнящими поцелуями. – Самые лучшие, самые красивые в мире дети, мой дорогой… но всему свое время.

На фоне профессиональных неудач, преследовавших его на протяжении последних двух лет, первый успех, пришедший к Андреасу в начале 1960 года, буквально опьянил его. Он пришел третьим на «Зебринге», в адскую жару, когда несколько гонщиков подряд выбыли из соревнования из-за теплового удара; в Монсанто он получил второе место, лишь чуть-чуть не дотянув до первого, и наконец третьего июня в Монреале нагнал-таки долго ускользавший от него призрак Гран-при. Он пришел первым!

Он был вне себя от радости; хотя Али по-прежнему отказывалась уступать ему в вопросе о детях, он не сомневался, что в конце концов одержит верх и на этом фронте. Для него были открыты все пути: и к отцовству, и на чемпионат мира. Его будущее было безоблачным. Ничто не могло его остановить.

Даниэль поселился в безликом современном отеле на улице Клиши и в течение первых двух недель оставался в своем номере, покидая его лишь раз в день, с наступлением сумерек, чтобы пообедать. Да, он снова был в бегах. Только на этот раз все было еще хуже, чем раньше: он бежал из трусости, и если раньше бегство вскоре превращалось для него в поиски цели, на этот раз он никаких перспектив перед собой не видел.

Однажды утром, в начале третьей недели, его разбудил телефонный звонок. Даниэль опасливо снял трубку и прислушался.

– Месье Зильберштейн?

– Да.

Звонил администратор с просьбой оплатить недельный счет, просунутый ему под дверь еще вчера днем.

Даниэль положил трубку и лениво вылез из постели; дешевый ковер колол его босые ступни. Он прошел в ванную и включил душ. Он так и не усвоил американской привычки принимать душ, предпочитая европейскую традицию принимать ванну и нежиться в ней подолгу. Вот и сейчас, торопливо вымывшись под искусственным горячим дождиком, он пожалел, что не попросил номер с ванной.

Выключив воду, он схватил куцее, как собачий коврик, гостиничное полотенце и вытерся. И опять случайно поймал свое отражение в зеркале. Небритый, с давно не стриженными волосами и темными кругами под глазами. Ничтожество. Бродяга.

Ему вспомнился другой случай, когда он вот так же смотрел на свое отражение в зеркале и оценивал себя. Это было в Лозанне, в 1943 году. Он бежал от швейцарских властей. В тот раз он купил на вокзале мыло и ножницы. Он сделал первые шаги, чтобы привести свою жизнь в порядок.