Сердце огненного острова - Николь Фосселер Страница 40

– Пойдем со мной, – попросил он. – Ида очень сильно плачет.

– Да, конечно. – Якобина подняла москитную сетку и спустила ноги на пол. Йерун тоже слез с матраса и выбежал из комнаты.

Якобина зевнула и вышла босая в освещенный коридор. Там резко остановилась, услышав громкие, возбужденные голоса, что-то кричавшие друг другу по-малайски – несомненно, голоса Винсента и Маргареты де Йонг.

– Мама и папа борются, – объяснил с пугающей обстоятельностью Йерун, остановившись в дверях детской.

– Спорят, Йерун. Это называется так, – машинально поправила его Якобина и погладила по голове.

Ида уныло сидела на своей кроватке с решеткой, растрепанная, с мокрым от слез лицом и опущенными в горькой гримасе уголками губ. При виде Якобины она перестала тихо всхлипывать, протянула к ней маленькие ручки и громко, душераздирающе завыла.

– Что случилось, моя сладкая? – пробормотала Якобина и взяла девчушку на руки; она тут же вцепилась в нее, словно обезьянка, и с плачем уткнулась в ее плечо.

– Можно мы будем спать у тебя? – попросил Йерун. – Пожалуйста!

Снова пророкотал гром. Взгляд Якобины упал на опустевший матрас, постеленный между детскими кроватками.

– Где Мелати?

Йерун молча пожал плечами.

– Пожалуйста, нони Бина! – жалобно повторил он.

Она все еще медлила: ей не очень улыбалось класть с собой в постель в такую душную ночь двух детишек, излучавших лишнее тепло; не знала она, понравится ли это их родителям.

Она вздрогнула от грохота двери. Голоса стали громче – громовой голос майора и резкий, пронзительный голос его жены.

– Пошли, – сказала Якобина мальчику, и он тут же шмыгнул в ее комнату.

Остановившись на миг в дверях, она прислушалась к рыку и крикам, потом торопливо закрыла дверь.

Йерун стоял на коленях на кровати и поднимал кверху москитную сетку, насколько мог дотянуться. Якобина напрасно пыталась разжать пальчики Иды, вцепившиеся в ее ночную рубашку.

– Отпусти меня, – шепнула она ей, – мне ведь надо тебя положить. Я никуда не уйду, обещаю!

Но Ида, пылавшая, словно маленькая печка, липкая от пота, слез и соплей, вцепилась в нее еще крепче. Вздохнув, Якобина присела на краешек кровати, нырнула под сетку и, работая локтями и коленями, доползла до подушки. Там попыталась найти более-менее удобное положение для себя и Иды. Йерун опустил сетку, перелез через Якобину, больно лягнув ее пяткой в ребра, и растянулся рядом с ней и Идой.

– Теперь все хорошо, – прошептал он и погладил сестренку по голове.

В самом деле, слезы Иды иссякли, она перестала рыдать и лишь изредка всхлипывала. Это не помешало ей сунуть в рот большой палец. Малышка доверчиво прижалась к груди Якобины. Йерун придвинулся к сестренке и обнял ее, словно защищая от всех огорчений.

Все трое вздрогнули, услыхав тупой удар, пронзительный визг и рев. Дети еще крепче прижались к Якобине. Она охотно заткнула бы им уши, но смогла лишь протянуть руку и неловко погладить Йеруна по голове. Другой рукой она гладила Иду, напевая какую-то бессмысленную мелодию в надежде, что она успокоит малышей. А в это время все ближе и ближе сверкали молнии, и гремел гром.

Дети дышали спокойно и размеренно, а вот Якобина лежала без сна и в тишине между громовыми раскатами невольно слушала звуки, доносившиеся из коридора. Сначала ей чудился плач, приглушенное ворчание, тихие жалобы и, наконец, то чередующиеся, то одновременные стоны, мужчины и женщины, сначала протяжные, потом перешедшие в стаккато. Она не понимала, что это за звуки, но все-таки покраснела от стыда.

Она с облегчением вздохнула, когда открылись небесные шлюзы и на дом обрушился дождь, забарабанил по крыше и поглотил все другие шумы этой ночи.

Когда наутро Якобина спускалась по лестнице, она чувствовала себя так, словно ее переехала повозка. Спать втроем было ужасно душно, и она задремала лишь под утро, потная и напряженная, – она боялась придавить кого-нибудь из детей. Один раз она проснулась, когда Ида закричала во сне, другой, когда Йерун больно ударил ее ногой. В полусне она слышала, как Мелати с ласковыми уговорами разбудила детей и увела их из комнаты, но недолгое время, оставшееся после этого для сна, не слишком ей помогло. У нее набухли веки, голова была словно набита ватой, а место на ляжке, куда ее лягнул Йерун, болело при каждом шаге.

Проходя через зал, она зевнула, но тут же замерла от неожиданности. Возле одной из колонн стояли, обнявшись, супруги де Йонг и целовались. Обняв мужа за шею, Маргарета де Йонг крепко прижималась к нему, а он держал жену одной рукой за шею, а пальцы другой руки сжимали ее ягодицу. У Якобины кровь прихлынула к лицу, она поспешно отвела взгляд и стала лихорадочно думать, куда бы ей незаметно скрыться, но майор уже ее увидел.

– Доброе утро, фройляйн ван дер Беек, – прогромыхал он, и его голос умножило эхо, отразившееся от стен и высокого потолка.

– Ах. – Маргарета де Йонг прижала ладонь к губам и хихикнула словно девчонка. – Доброе утро, дорогая нони Бина! – И она тут же прижалась щекой к груди мужа.

– Доброе утро, госпожа де Йонг, – пробормотала Якобина. – Доброе утро, господин майор. – Опустив голову, она проскользнула дальше, чтобы не быть свидетелем этой интимной сцены.

– Надеюсь, вам приятно спалось сегодня! – крикнул майор, когда она проходила мимо него.

Что-то в его голосе и в выборе слов заставило Якобину краешком глаза взглянуть на него. В его налитых кровью глазах мелькнула какая-то искорка, и у Якобины возникло неприятное чувство, что он не только знал, что она все слышала, но даже наслаждался этим.

– Да, спасибо, – солгала Якобина и проглотила саркастичное: «Надеюсь, вы тоже», едва не сорвавшееся у нее с языка. Выпрямив плечи, она стремительно прошла дальше и чувствовала на своей спине взгляд майора.

Бейтензорг, 27 ноября 1882 г.

Дорогая Якобина,

Ваши письма стали для меня лучиками света в эти недели, когда над горами висят тяжелые, серые тучи и почти непрерывно льет дождь. Каждое письмо для меня становилось хоть и долгожданным, но все-таки неожиданным подарком. Я мысленно беру его с собой, когда тащусь в своей повозке по раскисшим дорогам, чтобы помочь больному с помощью моего скромного комплекта медицинских инструментов и таких же скромных знаний, когда пытаюсь утешить умирающих и их близких или готовлюсь к проповеди. И когда стараюсь преподать детям азы грамоты и счета – что иногда требует неимоверных сил и ангельского терпения. Часто я мысленно вижу перед собой Йеруна и Иду, а с ними у меня связаны и мысли о Вас. Признаюсь, что сейчас мое самое излюбленное занятие – сидеть поздним вечером на веранде при свете лампы и писать Вам.

Мне тоже необычайно ярко помнится тот день, когда мы с Вами гуляли по Глодоку, и для меня очень важно, что Вы так его запомнили. Ваш вопрос о том, как же я, несмотря ни на что, сохраняю веру в Бога, я вовсе не считаю глупым или дерзким, наоборот! Для меня путь к истинной вере начинается лишь с неприкрашенной действительности, по которой и измеряется вера, и с вопроса о Боге перед лицом всех человеческих страданий и всего человеческого произвола.