Любовь без границ - Джоанна Троллоп Страница 40

Джосс, один раз за все это время побывавшая у матери, ни словом не обмолвилась о том, как выглядит Кейт, хотя и многословно обругала и комнаты, и весь Осни, вместе взятые. Она оставила Джеймса в неведении и насчет своего знакомства с Марком Хатауэем, которого тоже невзлюбила с первого взгляда, чисто из принципа. Вообще клятвы быть хорошей забылись уже на другой день, и если бы не благотворное влияние Гарта и его упорный, хотя и не совсем понятный интерес к Джосс, Джеймс бы, наверное, уже придушил ее.

В доме, лишенном женской руки, она стала (а скорее всего продолжала быть) инертным телом, источником всяческого беспорядка и потребителем съестного не только за общим столом, но и просто когда заблагорассудится. По уши влюбленная, она фактически захватила ванную комнату, проводила там целые часы за каким-нибудь священным ритуалом вроде окраски волос в фиолетовый цвет, после чего весь пол, стены, полотенца и даже зубная щетка Джеймса были покрыты фиолетовыми брызгами. Гарт, понятно, в восторг не пришел, и на другой день процесс повторился с той разницей, что брызги оказались коричневые — от хны, а вид у ванной стал такой, словно там взорвался котел с крепким чаем. Джеймс не выдержал и накричал на Джосс, а она в ответ надулась и со свидания явилась только к полуночи, что было строжайше запрещено.

Вытягивая из стиральной машины клубок носков, намертво переплетенных с колготками, Джеймс утешал себя тем, что месяц уже позади, осталось всего два, а два он уж как-нибудь продержится. Всего-то восемь недель. Зато потом самый вид Джосс выветрится из памяти.

К сожалению, с Леонардом таких перспектив не было. Как если бы Кейт была буфером между ними. Когда буфер исчез, дядя сделался совсем неуправляем: ворчал и препирался по малейшему поводу, особенно насчет еды.

— Что это за мерзость?

— Курица.

— Да неужто! А я, дурак, не понял.

— Та самая курица, которую я время от времени готовлю с того дня, когда ты сюда переехал.

— Тогда почему у нее не тот же самый вид?

— И запах не тот, — поддержала Джосс.

— Провалитесь вы оба! — крикнул Джеймс, теряя терпение.

Две пары одинаково изумленных глаз уставились на него.

— Можно полить это кетчупом… — неуверенно предложила Джосс.

— Хоть дерьмом, мне все равно!

С урчанием выдавив кетчуп на свой кусок, она попробовала и скривилась:

— Фу! Совсем не подходит.

— Дай сюда. — Леонард протянул руку за бутылкой.

Джеймс ушел в кабинет, сел в кресло и устало смежил веки. «Кейт! Где ты, Кейт, где ты?!» Снова открыв глаза, он долго смотрел на вращающееся кресло, то самое, в котором она сидела как в самый первый свой визит на виллу Ричмонд, так и в последний день своего пребывания здесь. В день, когда призналась в желании покинуть эти стены. Разумеется, это было ее правом, но как она могла, как могла бросить его одного среди этого жалкого, безнадежного запустения, без смысла и цели, без намека на радость?

Надо жить дальше, думал Джеймс. Надо, но Господи Боже, как не хочется! Да и кому бы хотелось, если бы величайшая любовь его жизни вдруг захлопнула за собой дверь и поселилась где-то еще? Может, это кара за то, что он недостаточно ценил Кейт? Что не любил ее настолько, насколько она того заслуживала, или слишком редко говорил ей о любви? Неправда! Он ценил ее, и любил, и говорил ей об этом! Говорил бы и теперь, будь у него шанс. «Я жажду! — обратился Джеймс к Кейт, которой с ним не было. — Жажду обнять тебя и прижать к груди, и чтобы ты, как прежде, желала оказаться в моих объятиях, чтобы тебе там было по-прежнему хорошо!»

Взгляд упал на книгу, одолженную у мисс Бачелор, — оды греческого поэта Пиндара. Беатрис. Вот кто, наверное, прав во всех своих представлениях о жизни.

Джеймс сидел один и думал, что больше всего сейчас хочет просто взять и умереть.

Снедавшее Кейт чувство вины (Марк Хатауэй называл это не иначе как «твои кандалы») претерпело за прошедший месяц занятную метаморфозу. Если прежде она винила себя в том, что делает несчастными других, особенно Джеймса, то теперь страдала от того, что счастлива сама. Разумеется, страдать таким образом было не в пример приятнее — как если бы с плеч свалился тяжелый груз или, скажем, прекратилась упорная головная боль. Кейт казалось, что она в чужом обличье завершила круг длиною в восемь лет, а завершив, снова стала собой, с правом принятия решений, с возможностью строить планы, с ответственностью за свою судьбу, которой отныне предстояло складываться наиболее подходящим образом. Даже разлука с Джосс не слишком ее огорчала, потому что Джеймс, конечно, уже не чаял избавиться от этой обузы, да и Джосс в конце нелепого испытательного срока предстояло без сожалений проститься с виллой Ричмонд. Единственной ложкой дегтя в бочке меда были приносимые миссис Ченг новости. Выходило, что Кейт оставила по себе только уныние, такое же всеобъемлющее, как ее собственный восторг.

Китаянка повторяла, что Джеймс слишком стар для такого бремени, что он вот-вот выдохнется, а когда Кейт возражала, что с уходом Джосс бремя заметно уменьшится, ворчала, что «старый черт Леонард» никуда не денется, а от него больше неприятностей, чем от целой толпы трудных подростков. После таких разговоров миссис Ченг уходила с тяжелым сердцем, раздираемая противоречиями, не зная, чью сторону принять. Какой женщине (если, конечно, она в здравом уме и твердой памяти) придет в голову променять уют и комфорт виллы Ричмонд на конуру в старой развалюхе, целый день сотрясаемой звуками джаза? Тем более странным казалось преображение Кейт. Она выглядела моложе и много счастливее, глаза ее так и сияли. Что касается комнат, китаянка вынуждена была признать, что они, пусть даже не слишком опрятные, полностью отражают индивидуальность хозяйки. Неудивительно, что Кейт калачом не заманить назад!

А Кейт ничуть не преувеличила, сказав, что влюбилась в свои две комнаты. И продолжала их любить каждый день, каждый час, от самой первой минуты, когда открывала глаза на предназначенный Джосс сегмент окна, и до последней, когда закрывала их под приглушенный шорох запоздалых шин по Ботли-роуд. Впрочем, теперь Кейт любила все: дорогу до пиццерии, и работу там, и еженедельное получение заработка, который могла истратить как душе угодно, и безраздельную власть над своим маленьким царством, куда имела право не впускать тех, кто ей не по нраву. В дни зарплаты она посылала Джеймсу часть денег на содержание дочери, и хотя об этом никогда не упоминалось, знала, что они не будут истрачены, а скорее всего их положат на счет Джосс.

Дважды в неделю, как и было обговорено, Кейт звонила дочери — за неимением личного телефона из ближайшей будки — и каждый второй раз договаривалась с ней о встрече в бистро, за чаем и пончиками. Во время этих встреч Джосс казалась странной: не вполне подавленной, не вполне возбужденной. Кейт не могла дождаться, когда наконец истекут три месяца, чтобы забрать дочь к себе и преподать ей первый урок ценности личной свободы и важности контроля над ситуацией. Марк распечатал выдержки из статей американского специалиста в области наркомании. В том числе там было: «Неспособность правильно оценить собственные силы и возможности мало-помалу разрушает личность».