Вкус страсти - Дженнифер Блейк Страница 41

Но он хотел, чтобы они разлетелись! Сильнее всего он сожалел о том, что они вообще существовали. И это было его самым большим позором.

— Ну?

— Что? — Дэвид растерянно посмотрел на Оливера.

— Вы ведь что-то сделали, верно? — прищурившись, заявил тот. — Скажите мне, что вы не… О, да вы это сделали! Сделали же?

Маргарита откликнулась на его ласки так, словно занималась этим всю свою жизнь, внезапно осознал Дэвид. От подобных мыслей у него опять пошла голова кругом. Но почему? Почему? Она ведь должна быть застенчивой и невинной, должна страшиться последствий близости с мужчиной. Вместо этого она, похоже, просто жаждала поддаться обольщению.

Неужели? Неужели именно этого она желала?

Или она намеревалась обольстить его? Возможно, именно это он увидел в ее глазах, почувствовал в ее прикосновениях?

— Я похож на полного дурака? — требовательно спросил он, с опозданием поняв, что сказал Оливер. Да, конечно, он это почти сделал. Почти.

— Вы похожи на человека, у которого мир перевернулся с ног на голову. Что произошло потом? Она снова попросила вас жениться на ней? Она попросила вас, и вы сказали «да». Вот и все. Я прав?

— Не будь идиотом. Леди Маргарита не для таких, как я.

Она уже предлагала ему жениться на ней, все верно, но лишь затем, чтобы не дать кому-то другому попытаться заключить с ней брак. Ну и еще, возможно, потому, что не хотела увидеть, как его засасывает в политические игры Генриха. Не то чтобы он думал, что она тревожится именно о нем. Нет. Она просто не хотела, чтобы на ее совести было ранение или смерть какого-то человека, кого конкретно — неважно.

— Генрих так не считает. Он отдал бы ее вам, не будь вы столь благородны и самоотверженны.

Дэвид почувствовал, как его охватывает оцепенение, как его члены становятся твердыми, словно камень.

— Кто тебе это сказал?

— Вы сами, друг мой. — В черных глазах Оливера мелькнула жалость. — Когда у вас была лихорадка, вы бредили. Разве коротышка этого не говорила?

Бредил. При одной мысли об этом у Дэвида внутри все похолодело.

— Не говорила, нет, если ты имеешь в виду Астрид. Леди Маргарита тоже все слышала?

— Она спала, поскольку ухаживала за вами почти без отдыха три дня и три ночи. Когда мы решили, что лихорадка уже миновала, мы с Астрид сменили леди. Мы ошибались.

— Я благодарен тебе за заботу. — Он говорил абсолютную правду, хотя куда большую благодарность он испытывал за то, что Маргарита не услышала его бормотаний. Или услышала? — Это случилось лишь однажды?.

— Насколько мне известно, да.

Дэвид кивнул. Что ж, придется довольствоваться таким ответом: ведь он понятия не имел, что именно тогда сказал. При одной только мысли о снах, в которых она приходила к нему, его прошибал пот.

— Дело в том, что только неуместное смирение мешает вам взять ее, — продолжал Оливер, — смирение и то, что долгие годы вы считали ее столь же недосягаемой, как звезды. Вы должны взять ее и покончить с этим, и тогда мы сможем вернуться во Францию.

— Только смирение и данное мной слово. — Он не признается, что подобные мысли уже начали посещать его. Судьба обычно наказывает тех, кто смеет мечтать о слишком многом.

— Слово, данное в то время, когда вы были зеленым юнцом и считали, что мир прост, что женщины чисты, мужчины храбры, а честь священна. И что с того?

— Я, возможно, изменился, но клятва осталась нерушимой. И леди заслуживает лучшего, чем оказаться использованной и брошенной, словно она не ценнее хорошего обеда с дополнительной порцией сладкого вина.

— Я ведь говорил вам, что в этом случае можно сделать.

— Что? — Гневный взгляд Дэвида внушал ужас.

— Попросите ее освободить вас от клятвы.

— Невозможно. Законы рыцарской чести этого не позволяют.

— Дэвид, Дэвид! — Сокрушенно покачав головой, Оливер вздохнул. — Возможно, вы последний хороший человек на земле.

— Если так, то Маргарита — последняя чистая леди.

— И каковы шансы, что вы развратите друг друга? — пожав плечами, спросил Оливер.

«Именно этот страх и не отпускает меня, — подумал Дэвид, — и мешает мне осуществлять задуманное!» Но разве он может отказаться от своего плана, особенно после того, что случилось сегодня? Он не вынесет мыслей о том, что какой-то другой мужчина станет вкушать чистый мед и солнечный свет, зовущийся Маргаритой. Так или иначе, он должен найти в себе силы устоять перед соблазном перейти границы дозволенного.

Он должен. У него нет другого выхода.

Он скупо улыбнулся Оливеру. Силы вернулись к нему, и он оттолкнулся от стены и повернулся к большому залу.

— На твоем месте я не стал бы держать пари на это. Пойдем поищем эля?

— Конечно, — согласился итальянец. — А вы знаете, что вышли из комнаты босиком?

Дэвид посмотрел на свои ноги, и с губ его слетело краткое, но крепкое ругательство. Впрочем, он все равно не мог вернуться в свою комнату. Не сейчас. Еще нет.

— Принеси мне мою обувку. Но сначала постучи в дверь.

— Я всегда стучусь!

Дэвид свирепо уставился на него.

— Просто не забудь.

Оливер больше ничего не сказал, но, повернувшись кругом, чтобы выполнить приказ, он улыбнулся — и улыбка его была поистине дьявольской.

Через час буря, угрожающе подбиравшаяся к замку, наконец разразилась. Ветер выл у ворот, словно демон, не имеющий возможности войти, срывал куски крыши и с грохотом швырял их во внутреннюю стену замка. Он горстями бросал дождь в закрытые ставнями окна, и потоки бежали по стенам.

Внутри большого зала было темно, как в полночь. Огонь в открытых плошках то тух, то вспыхивал, они чадили, а дым от них поднимался в верхние слои мрака, скрывавшие потолок. Флаги, свисавшие над помостом, колебались, словно их шевелили невидимые руки, а вышитые всадники, разбросанные по гобелену, который покрывал заднюю стену, казалось, мчались галопом — так сильно он шевелился. Мужчины и женщины, сбившиеся в кучу в темноте, старались перекричать раскаты грома и барабанную дробь дождя, а их лица призрачно светились во время вспышек молний, свет от которых проникал в щели по краям ставен.

Дэвид, обхватив ладонью кубок разбавленного водой вина, с каждой минутой испытывал все большую неловкость. Буря сама по себе мало его беспокоила, но он тревожился за Маргариту и Астрид, сидящих в одиночестве в верхних покоях замка. В полумраке, да еще когда рев бури перекрывает любые звуки, произойти может все что угодно.

Король утром на охоту не отправился, и знать, придворные и воины из его отряда болтались без дела, не говоря уже о тех, кто прибыл с Галливелом или относился к гарнизону замка. Люди Дэвида обычно не переходили границ дозволенного из страха быть наказанными, но сейчас он ранен, а значит, полностью полагаться на это нельзя. Все эти мающиеся от скуки похотливые мужчины могли свободно бродить по замку, и, хотя большинство из них, зная, что король рядом, будут вести себя как полагается, оставались еще те, которые ощущали себя здесь особами привилегированными, выше правил, применимых к людям, стоявшим на более низкой ступени иерархии.