Сети соблазна - Мэри Бэлоу Страница 41

– Ну как же иначе, Уильям, – возразила его жена, – ведь свадьба – серьезная вещь. Вы такой красивый, Джеймс, дорогой, – я могу называть вас так теперь, когда вы стали моим племянником, не правда ли? Но я вижу, что вам хочется одного – подхватить свою молодую жену и пуститься в путь. – И она легко поцеловала его в щеку.

На заднем плане медлил Эльберт.

Мэдлин обнимала Анну и Уолтера. Она не была одета в траур. Джеймс запретил ей это, когда она заговорила об этом накануне, при его возвращении из Лондона. Ей не полагается носить траур. Когда его отец умер, она ни с какой стороны не была ему родней.

Мэдлин была в слезах, но улыбалась. Теща Джеймса обняла его.

– Джеймс, – сказала она, – я так горжусь, что вы мой зять. Добро пожаловать в нашу семью, дорогой. Добавлю только, что по собственному опыту я знаю – такие прощания могут продолжаться до бесконечности. Лучше вам вырвать Мэдлин из объятий Уильяма и удрать с ней. – Она улыбнулась. – Я вижу, что весь этот поток эмоций вам не по душе.

К тому моменту, когда он преодолел расстояние между собой и женой, та держала в обеих руках руку Эллен и говорила что-то Доминику очень быстро и страстно. Джеймс взял ее за плечо.

– Нам пора ехать, Мэдлин, – сказал он. Ему следовало бы улыбнуться ей. Новобрачный должен улыбаться своей жене, особенно если на них смотрят все ее и его родственники, улыбаясь при этом. Но он не сумел подчинить своей воле мышцы лица.

– Ах да, – еле слышно отозвалась она, – конечно.

Она сразу же пошла рядом с ним и позволила ему усадить себя в карету его отца, отныне его карету, в которой они будут находиться вдвоем целыми днями в течение недели или более того, пока не приедут к нему домой.

Кругом раздавались шум и смех. Опять полились слезы. Эдмунд закрыл дверцу кареты, улыбнулся и поднял руку в прощальном приветствии. И они пустились в путь.

Обвенчавшись два часа тому назад, став мужем и женой, они ехали вместе навстречу своему будущему.

– Вы, конечно же, предпочли бы грандиозную свадьбу, – сказал Джеймс. – В Лондоне, в церкви Святого Георгия или что-нибудь вроде этого. – Парнелл полагал, что говорит с сочувствием. На самом же деле он выглядел чопорным и надутым.

– Я всегда мечтала о том, чтобы обвенчаться в часовне, – ответила Мэдлин, – и чтобы присутствовали только члены моей семьи. Так в прошлом году венчались Домми и Эллен, потому что она тоже была в то время в трауре.

Карета поднималась по склону холма напротив дома, и Мэдлин наклонилась вперед и смотрела в окно до тех пор, пока они не поднялись на вершину и долину уже не было видно. Но даже когда она снова откинулась назад, голова ее оставалась повернутой набок. Джеймс слышал, как она несколько раз судорожно сглотнула.

Ему захотелось протянуть к ней руку. Ему захотелось сесть с ней рядом, вытереть ее слезы своим платком, дать ей выплакаться у него на плече. Ему хотелось убедить ее, что она не утратила дом, а приобрела новый, что сколько бы любви она ни покинула, уезжая, еще больше любви едет вместе с ней и ждет ее впереди.

Джеймс тоже сглотнул и повернул голову, чтобы выглянуть в окошко.

– Я думала, что ваша матушка поедет с нами, – проговорила молодая женщина после нескольких минут молчания.

– Для нее будет лучше остаться подле Алекс на месяц или около того, – ответил он. – Она очень любит внуков. После этого она поедет к тете Деборе – кажется, на неопределенное время. Ей не по душе жить в Данстейбл-Холле, коль скоро там не будет моего отца.

Ее руки, лежащие на коленях, беспокойно зашевелились. Ему не нужно было даже пересаживаться – просто протянуть руку и пожать ее пальцы. То был бы хоть небольшой знак поддержки. Она ведь его жена. Ему не нужно было бы подыскивать слова. Просто взять ее за руку.

– Джеймс, – сказала она; голос ее дрожал и был еле слышен, – я этого не вынесу. Неужели я буду подвергаться этому всю неделю нашего путешествия? А может быть, всю жизнь?

– Подвергаться чему? – спросил он, сохраняя на лице безразличное выражение и глядя в ее сердитое и покрасневшее лицо. Хотя, конечно, он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

– Это молчание… Эта холодность… Я смотрю в ваши глаза и пугаюсь, потому что в них я не вижу ничего.

– Может быть, там и нечего видеть, – ответил он.

– Сегодня утром мы обвенчались. Я ваша жена. И что же, теперь со мной нужно обращаться как с чужим человеком?

– Будь вы чужим человеком, – сказал он, – я, без сомнения, счел бы себя обязанным поддерживать с вами учтивый разговор. Вы этого хотите? Будем беседовать? Кажется, к вечеру пойдет дождь, как вы считаете? Это тучи собираются там на горизонте или это просто знойная дымка?

– Терпеть не могу, когда вы насмешничаете, – сказала она. – Скорее я предпочту ваше угрюмое молчание.

– Вот как? В таком случае помолчим. Вот видите, я намерен всячески угождать вам.

Линия подбородка у нее стала жесткой, ноздри затрепетали.

– Идите к дьяволу! – сказала она. – И будь я проклята вместе с вами, если я еще хоть раз почувствую смущение от вашего молчания.

– Вы забываете, что я и есть дьявол, – возразил он. – Вам следовало бы привыкнуть ко мне, Мэдлин. Похоже, вы связаны со мной до конца дней своих.

– Да, – язвительно согласилась она. – Но вы не найдете во мне покорной и слезливой жертвы, Джеймс Парнелл. Вы не утащите меня вместе с собой во мрак, это я вам обещаю. Всю дорогу я буду вам сопротивляться на каждом шагу.

Он ничего не ответил, отвернувшись к окну.

Так они и ехали оставшуюся часть дня – в полном молчании, отвернувшись друг от друга, глядя в окно, словно дорога шла по какой-то незнакомой и интересной стране. Когда они остановились, чтобы сменить лошадей и выпить чаю. Мэдлин оперлась на его руку, но подбородок ее был упрямо вздернут. Она ни разу не взглянула на мужа.

А он уже ощущал, что с ним, наверное, что-то неладно, что он крадет судьбу у той, кого взял в жены всего лишь утром. Он делал это против собственной воли, но был совершенно не в состоянии поступить по-другому. Как будто на самом деле в него вселился дьявол.

Во время поездки в Лондон за специальным разрешением на брак и на обратном пути он говорил себе, что надежда есть. Конечно, он сын своего отца; его не любил и не простил тот, кто дал ему жизнь. Конечно, он жил, боясь действительно стать похожим на своего отца – неспособным любить и принести радость в жизнь самых близких людей.

Но это не так, твердил он себе. Он любит мать. Несмотря на слабость ее натуры, ее апатичность, постоянное уныние, он любит ее. И он любит Алекс и глубоко тревожится за ее счастье. Он любит ее детей.

Он способен на любовь. Он любит Мэдлин. Во время поездки в Лондон он то и дело твердил это. И это на самом деле так. Потребность, которую он испытал в ней в день похорон отца, была поразительной. И то была потребность не только в ее теле, хотя проявилась она именно в этом. Он нуждался в ней. Нуждался в ее руках, его обнимающих, ее голосе, его утешающем, в ней, словно ставшей частью его самого.