Деревянное море - Джонатан Кэрролл Страница 41

Я довольно хмыкнул.

— Хорошая история, Элис. А теперь как насчет моих картофельных оладий?

Теплота из ее глаз вмиг куда-то испарилась.

— Что вы сказали?

Подавшись вперед, я громко — Скрэппи услышал бы меня даже с того света — произнес:

— Я сказал, что хочу получить картофельные оладьи, которые я пока так и не получил, детка!

— Это там что такое? — раздалось из-за кассового аппарата. Голос напоминал вой артиллерийского снаряда. Услышав его, наша официантка галопом припустилась за моей картошкой.

А я тем временем принялся поглощать вредную еду со своей тарелки — великолепный вкус. Заправив в рот несколько кусков яичницы, я ткнул вилкой в направлении отца и изрек:

— Бывает, что и овца рядится в волчьи одежды, Том. Попробуйте как-нибудь потихоньку заглянуть ночью к нему в комнату — может, он читает под одеялом с фонариком.

Он ухмыльнулся глупости такого предположения. Враг общества номер один читает под одеялом? Но что-то в моих словах, видимо, тронуло его, и в следующую минуту вид у него стал такой, будто еще чуть-чуть — и он мне поверит.

Мы замолчали, но тишина меня не тяготила, с меня довольно было и того, что я снова рядом со своим стариком, потягиваю жидкий кофе у Скрэппи. И как бы чудовищно это ни звучало, но я ценил его тем сильнее, что знал, какой будет жизнь без него. Сколько бы это — сон, кошмар или бог знает что еще — ни длилось, я не променял бы это место ни на какое другое на земле. Я был готов сколь угодно долго сидеть в этой забегаловке, убеждая моего скептически настроенного отца, что его сынок не так уж плох и хорошее начало в нем рано или поздно возьмет верх.

Посетители входили и выходили, но в столовой было относительно тихо. Пока я ел, мы с отцом почти не разговаривали. Элис принесла-таки мою картошку, но запустила порцию вдоль по стойке, будто летающую тарелочку. Отец заказал у другой официантки булочку с черникой и стакан апельсинового сока и быстро расправился с ними. Я принялся вычищать свою тарелку последним кусочком тоста, чтобы ни капли вкусноты не пропало. Покончив с этим, я посмотрел налево и увидел, что она направляется прямо к нам.

Ее звали мисс Гарретсон. Виктория Гарретсон. Она была учительницей музыки в начальной школе Крейнс-Вью. Всегда полненькая и розовощекая, она горела могучей — такой, что просто штаны рвет, — любовью к своему предмету, отчего большинство ее учеников неизбежно проникались отвращением к источнику этой страсти. Целых три года она и меня учила музыке. Ненавидеть ее было нельзя, потому что дети обычно ненавидят только тех учителей, которые в полном смысле этих слов мучают и унижают их каким-нибудь жутким способом. Мы просто не могли выносить того энтузиазма, с которым она размахивала руками и надувала щеки, дирижируя нашим исполнением песен Стивена Фостера, или звеня на треугольнике, или тряся маракасами. Я ей должен быть благодарен за то, что и секунды не стану переживать, если ни разу в жизни больше не увижу и не услышу маракасов. Какой она была внешне? Ее можно было принять за молодящуюся продавщицу из отдела постельного белья в крупном универмаге, расхваливающую свой товар с чрезмерным пылом. Или за секретаршу в офисе далекой от процветания риэлторской фирмы. Или за чью-нибудь тетушку.

— Том! Что ты тут делаешь в такую рань? Том?

Мисс Гарретсон знакома с моим отцом? Настолько близко, что зовет его по имени?

— Вики! Привет! Между прочим, я мог бы и тебя о том же спросить.

Вики ?

Она молча остановилась и сцепила руки в замок, разглядывая меня. У нее были толстые губы, покрытые, как штукатуркой, темной помадой. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить: она ждет, что ее формально представят или что мы оба встанем, как истинные джентльмены. Отец и в самом деле встал, а я остался сидеть.

— Вики Гарретсон, это Билл Клинтон.

Кивнув, я одарил ее подобием улыбки. Она окинула меня оценивающим взглядом. Я мысленно перенесся на сорок лет назад, когда ее взгляд имел совсем иной смысл: застегнута ли молния на моих древних брюках, не вымазал ли я во время завтрака джемом свою футболку Клуба Микки Мауса.

— Вики работает учительницей в нашей школе.

— Теория музыки и хоровое пение, — с гордостью соврала она. Единственная теория, которую преподавала эта бабенка, гласила: «Вынь-ка, мальчик, палец из носа и читай ноты». Но мне это понравилось — мисс Гарретсон лжет, чтобы произвести на меня впечатление.

— А вы чем занимаетесь, мистер Клинтон?

— Билл — политик, — восхищенно сообщил ей мой отец.

— Ой, как интересно. Позвольте присесть?

— Конечно же, Вики.

Он указал ей на сиденье, и она взгромоздила туда свой внушительный зад.

Мы немного поговорили о всяких пустяках. Мисс Вики была занудлива и целиком поглощена собственной персоной. Было видно, что она влюблена в звук собственного голоса, в восторге от собственной жизни. Но я не очень-то вслушивался в то, что говорилось, а как завороженный наблюдал за безмолвным диалогом их тел, который проходил параллельно с нашей беседой. Мне не составило труда прочесть все между строк. И когда я прочел, то стал ухмыляться как сумасшедший — видок у меня наверняка был более чем странный. Потому как было ясно, что Том Маккейб паркует свой тощий «пинто» в гараже у Вики. Их разговор изобиловал интимными шуточками и недомолвками, пылкими взглядами и как бы нечаянными упоминаниями об общем прошлом. Я уж не говорю о сильных электрических разрядах, то и дело проскакивавших между ними. Значит, отец трахал мою прежнюю училку по музыке! Они и не думали таиться, потому что — ну кто я был для них? Посторонний, которого они повстречали в закусочной и вряд ли когда-нибудь увидят вновь. Что-то вроде соседа в самолете или человека, с которым заводишь разговор на вокзале в ожидании запаздывающего поезда. Единственное, что меня в их глазах отличало от подобных случайных собеседников, так это мое внешнее сходство с сыном Тома, который много лет назад был учеником Вики.

Стоило этому яичку шлепнуться на раскаленную сковороду моего сознания и начать там поджариваться, как за ним последовало второе: с чего это мой отец выходил сегодня в такую рань из дверей того дома напротив? Неужели у него и там любовница, которую он посещал во время очередного приступа бессонницы? Тайная жизнь Томаса Маккейба. Мой отец — мистер Респектабельность: полуботинки от Флоршейма, костюм от Роберта Холла, порция виски перед обедом — и ни капли больше. Налоги, взносы, поздравительные открытки — без единой задержки. Моя мать не могла узнать его в толпе. А он, оказывается, делал ва-ватуси с моей бывшей учительницей музыки, а может, и с другими. Ну и ну! Удивительная штука жизнь! Мне хотелось его обнять и станцевать с ним джигу. Я от разных людей слышал, каким ужасным потрясением было для них, когда они узнавали, что их родители изменяли друг другу. Я был очарован. Мне хотелось знать подробности — все до йоты, в полном цвете и со стереозвуком. Крейнс-Вью — маленький городишко, у стен есть и глаза, и уши. Может, эта странная парочка потихоньку снимает себе номерок в «Холидей Инн» в Амерлинге, захватив бутылочку дешевого шампанского, сборник любовной лирики Рода Маккюна и транзистор, чтобы слушать «Болеро» Равеля? Мне хотелось обнять отца. Или хоть похлопать его по плечу, но в данной ситуации об этом не могло быть и речи. Мне нравилось то, что я узнал, и мне нравился он. Еще более странно, но из-за всего этого я вдруг почувствовал, что стал больше любить и свою мать, которая ошибалась на сто восемьдесят градусов насчет своего любимого спутника жизни. Ма, да он же настоящий кобель !