Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер Страница 41

…Как не разрушились древние стены Мемфиса — свидетели их счастливых дней, как не пересох Нил в тот момент, когда Таис вернулась к его берегам одна?! И не она даже, а ее тень, иссушенная безмерным горем и сжигающей памятью о любимом…

Из Мемфиса Александр со свитой поплыл к дельте Нила. Путешествие продолжалось несколько дней. Подошли Великие Дионисии, и бога восхваляли много и усердно. В течение дня пели дифирамбы Дионису Лиэю — освободителю от забот, дарителю радости жизни, приносили жертвы и совершали возлияния. А вечером, во время остановок, устраивали оргии, шумные, как и ожидал от своих почитателей Дионис Бромий («шумный, бурный»), и развязные, — не зря прозывался Дионис Лисием — распущенным.

Таис и Геро, закутанные в длинные одежды-бассаны, были весьма скромными вакханками. На излишние домогательства вакхантов они отвечали, что посвящены в орфизм, и это накладывает на них определенные запреты. То ли отговорка действовала, то ли неусыпное око Александра, но их оставили в покое. Веселый и пьяный, Александр все же не терял бдительности окончательно. Детские воспоминания о матери — экстатичной поклонницы культа Диониса, заставляли его контролировать себя, ибо он чувствовал, насколько он сын своей матери. Отсюда его просьбы к Таис «Не позволяй мне много… Я не знаю границ». Но Таис и не думала ограничивать его; она знала, что мужчины таким образом проявляют свою любовь. И потом, сдержанность хоть в любви, хоть в дружбе со временем убивают их. А сердце и характер человека лучше всего познаются по размаху желаний.

Таис и Геро были действительно посвященными орфичками. Геро еще в Афинах, в пору экспериментов и поисков себя, подбила Таис на это модное в те времена дело. Поклонники мифического певца Орфея учили, что люди носят в себе наряду с грубым естеством титанов, от которых они произошли, частицу божественного Диониса. Это казалось Таис вполне правдоподобным. Люди действительно грубы и способны на ужасные вещи. Даже по себе она чувствовала, как трудно жить всегда праведно и достойно, даже если очень стремишься к этому, как часто приходится подавлять в себе чувства, рожденные дикой, низменной стороной натуры.

Она знала, что род Александра происходит от Диониса, и много Дионисова заложено в нем, например эрос, любовь, способная объединять разрозненное и держать противоречивый и противоборствующий мир в единстве. Дух Диониса проявлялся в нем в океане желаний, стремлении к изменениям, к нарушению границ общепринятого, тяге узнать пределы своих возможностей, в безмерности его души. Являясь разрушителем и созидателем в одном лице, Александр нуждался не только в помощи Диониса, но и Аполлона — хранителя мирового порядка и нормы. Самому Александру казалось, что в нем мало качеств солнечного бога. Поэтому ему так нужна была помощь рассудительного и невозмутимого Гефестиона. Люди склонны особенно ценить в других те черты, которых не хватает им самим. Так и Александр ценил разумную сдержанность и покой Гефестиона и брал их себе на вооружение.

Странно, для Таис именно Александр выступал в роли успокоителя. Каждый видит себя так по-разному!

Что касается Таис, с ранней юности она ощущала божественную благодать и восторг бытия только от общения с природой, обителью божественного. Потом, когда в ее жизнь ворвался Александр, она стала испытывать подобные чувства, любя его: как будто божий дух через него входил в нее и наполнял светом! Поэтому и свидания с ним Таис понимала не иначе как сакральное действо, перед которыми надо телесно и душевно очиститься, настроить душу на нежность и доверие. Иногда, любя его, она могла вдруг исчезнуть из этого мира и очутиться в каком-то другом, где на нее — избранницу — снисходило неземное благо! Это было нечто совсем другое, чем простое чувственное удовлетворение, знакомое многим: Подобные состояния, невыразимые словами, могли возникнуть и вдали от его объятий, от одной лишь мысли о нем…

Как жаль, что самые прекрасные вещи так плохо поддаются описанию для непосвященных. И так хочется надеяться, что существуют на свете посвященные, которым никакие долгие описания не нужны вовсе.

Геро распевала песни сомнительного содержания и хохотала в кругу поклонников. Таис слушала, краем глаза, как всегда, следя за Александром. Вдруг кто-то обнял ее сзади так крепко, как это делал один Александр. Она в недоумении повернула голову — Гефестион. Таис с шутками попыталась высвободиться, но изрядно захмелевший Гефестион не думал выпускать ее. Таис глянула на Александра, выразительно нахмурив бровь, мол, прекрати это безобразие, но Александр лишь весело подмигнул ей. «Ну, ладно, — подумала Таис, — ладно-ладно…» Она повернулась лицом к Гефестиону, закрыла глаза, на миг ушла в себя, потом обвила его шею руками, усыпила рассудок, разбудила плоть, и всей кожей, кровью и костями прочувствовала его незнакомое, но сейчас такое близкое мужское тело. (Значит, так чувствует его и Александр.) Оно возбудило и взволновало Таис. Власть Диониса освободила ее от запретов и зажгла в ней свой жаркий огонь. В этот момент она открыла потемневшие глаза, и они пылали той же страстью, что и глаза Гефестиона.

* * *

На берегу Меотийского озера Александр выбрал место для закладки города. Окруженный толпой архитекторов и инженеров, он обходил территорию будущего города, намечал места для агоры, храмов греческих и египетских богов, улиц, парков, портов. Когда кончился мел для разметки, Александр взял муку, на которую вскоре налетели птицы. Аристандр, верный толкователь всех знамений, вынес свое заключение: город будет процветать и кормить многие народы. Царь остался доволен таким пророчеством, даже если оно отдавало большой долей подхалимства. Для пущей убедительности он рассказал свой сон, в котором якобы видел Гомера, который и указал ему место для города с отличными гаванями, хорошей землей и выходом к Нилу. Таис, привязанная за пояс к Александру, удивилась, услышав это. Ей Александр рассказывал, что видел во сне только ее.

А привязана она была в наказание за непослушание. Дело в том, что холод февральского моря не остановил ее, и она бросилась в его мутные белые воды вопреки запрету Александра. Ее еле вытащили из штормовых волн, тянувших ее назад, и рассерженный Александр привязал ее к себе на целый день. Сначала она недовольно дулась, но потом увидела прекрасные возможности в своем странном положении и возрадовалась жизни. Она хлопала в ладоши, слушая, каким хочет видеть город Александр и подавала свои предложения.

— Огромные пирамиды впечатляют, спору нет, но и удивляют меня, — говорил Александр. — Зачем было вкладывать столько сил, чтобы создать себе надгробный памятник? Чтобы потомки удивлялись твоему былому могуществу и памяти, пережившей века? Но какой толк живущим от этих пирамид? Что дают они современным людям? Я же хочу увековечить не свою смерть, а свою жизнь — построить город для людей теперешних и будущих, где они будут иметь свою благоустроенную, сытую и, надеюсь, счастливую жизнь. В египетскую экзотику и древность мне хочется внести кусочек настоящей Эллады. Пусть это будет белый, просторный город с тремя гаванями, величественными храмами, широкими мощеными дорогами и домами с канализацией и водопроводом. Пусть эллины наравне с египтянами будут плакать и смеяться над трагедиями и комедиями в театрах, слушать музыку в одеонах, заниматься спортом в гимнасиях, плавать в бассейнах после тренировок, купаться в банях и вести философские споры, гуляя по платановым аллеям среди скульптур и цветников. А назовем мы город Александрией. Потому что идея моя, заслуга моя, деньги мои. И этот город будет процветать, как должно процветать все, названное моим именем. Пирамида-то Хеопса, а город — Александра, — закончил шуткой Александр.