Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи Страница 41

Гарем есть гарем. Михримах не раз приходилось слышать, как девицы и женщины – юные, постарше и вовсе пожилые, уже под тридцать, – именно так эти чувства и описывали, закатывая глаза и хватаясь за грудь. Только вот сердце у Михримах бьется лихорадочно от той самой любви или все же от страха?

От страха. За будущее. Чего уж перед собой таиться…

Но если и так, то за их ли с чубатым возлюбленным будущее? Или за собственное прежде всего?

Поди угадай…

Ей ли, дочери самого султана, не знать, что бывает с теми, кто султана ослушается, не выполнит его наказ, а уж тем более предаст. Тут пощады не жди.

А не ввязались ли они с Орысей в заведомо проигрышное дело? Не потеряют ли они все, ничего взамен не приобретя? Не погубят ли себя этими чувствами?

И если уж на то пошло, то не погубят ли заодно Тараса и Ежи? Ведь это еще то ли правда, то ли нет, что им на параде пленных кораблей грозит хоть какая-то опасность. Вполне возможно, что их для другого в башне держат. А даже если и так, то, может быть, лучше спасать узников, будучи не беглянкой, а молодой госпожой, которой даже сейчас кое-что подвластно, а вскоре будет еще больше?

С некоторых пор такие мысли все чаще посещали Михримах. Не поторопилась ли она?

Однако пока еще эти мысли просто приходили, чтобы тут же исчезнуть, не задерживаясь. А потом опять все думы, дневные и ночные, были про Тараса, только про него, не про Рустема, старого, толстого.

Или…

Или.

Зерна, что называется, были вброшены, а зверек сомнения перестал дремать, но временами поднимал голову и оглядывался в поисках выхода. Себе это Михримах объясняла так: будущая женщина, пробуждаясь в ней, ищет выход из сложившегося лабиринта. Такой выход, который ей нынешней, девчонке, покамест не распознать.

Наверное, задуманная на сегодня поездка к Рустему-паше тоже являлась, по сути, этим поиском. Только об этом толком не было ведомо даже самой Михримах. Лишь о чем-то она догадывалась, но совсем смутно.

Не знала она и того, что такое безошибочное женское чутье не раз и не два спасало ее мать, с ведома и по воле которой для Михримах сейчас откроется возможность утренней поездки. Видно, правда, когда говорят, что виноградинка к виноградинке…

А пока она отложила ожерелье: не поверх же рубахи его носить. Напоследок, едва в силах расстаться даже на короткий срок, провела пальчиком по изумрудам, которые всегда считала самыми прекрасными среди драгоценных камней (янтарь – это совсем отдельно, сейчас он не в счет). И откуда только Рустем-паша прознал о ее страсти именно к ним?

Хотя, конечно, это только для непосвященных дворец султана – тайна за семью печатями, сад запутанных тропок. Сведущий же человек, а в особенности человек статуса и возможностей Рустема-паши, может узнать все необходимое буквально за один день. Золото еще никого не заставляло молчать, скорее уж наоборот.

А хватка у паши, все знают, железная. Вернее, позолоченная, с оттенком благородного металла.

– Завтракать и одеваться! – Михримах опять повеселела. Она даже приобняла кормилицу, чмокнула в щеку (та аж оторопела) и просеменила к дальней двери, чтобы отдать приказания служанкам. «Внешним» служанкам: сюда, в эту часть покоев, им доступа не было. Запрет накладывала сама хасеки-султан, и не ее дочери такие запреты отменять.

Покамест.

Тревожные мысли и неясные предчувствия куда-то улетучились, на смену им пришло ощущение перемен. Это было здорово, трогательно. Это было, в конце концов, просто восхитительно!

Какие именно перемены ожидаются в ее жизни, девушка пока не особенно задумывалась. Цену плаща узнают в дождь.

За завтраком (жареные перепелки, кунжутная паста, ароматные лепешки, пирожки, зелень, фрукты и шербет со сладостями) Эмине рассказывала последние сплетни из жизни гарема, и не только. Михримах от души хохотала, слушая про вражду Сумбюль-аги с новым евнухом. Все это происходило под эгидой Хюррем-хасеки, но узнать, кому именно она покровительствует больше, никак не удавалось – что, собственно, и породило соперничество. А вот недавно Сумбюль с помощью своих подручных в бане устроил противнику такой сеанс персидского массажа, что тот после этого два дня ни встать, ни лечь не мог. Забавная история, как раз для завтрака и хорошего настроения.

Потом кормилица поведала, как город готовится к Месир Маджуну и карнавалу, и тут Михримах опять заулыбалась – очень уж многое было намечено на этот праздник, многое, если не главное в ее… в их с сестрой грядущей жизни. Однако следующая мысль эту улыбку стерла.

Вздохнув, взяла пирожок с курагой, надкусила – и отложила. Аппетит куда-то пропал. Словно добавляя грусти, Эмине рассказала историю о трагически завершившейся любви одного из янычарских командиров, бейлербея Малкоч-оглы, к Армин, дочери лекаря-еврея. Михримах на миг отвлеклась, а может, кормилица упустила суть, за ней такое водилось, – в общем, из ее рассказа так и не удалось понять, отчего невеста, уже готовая к переходу в истинную веру, вдруг умерла на руках янычара. Но все же получалось, что она, наверное, счастливой умерла.

«Мне бы так! – подумала девушка. И тут же оборвала себя: – Нет, хватит! Жизнь продолжается, и в ней еще многое нужно успеть».

Она решительно встала, оборвав на полуслове верную кормилицу:

– Все, пора ехать! Что только надеть к ожерелью, Эмине? Давай посмотрим.

Хлопоты с выбором наряда заняли продолжительное время. То одно Михримах не нравилось, то другое. То цвет не соответствовал, то покрой, то все вместе. Наконец остановились на платье из светлого бархата с длинными рукавами, зеленых шальварах и изящных туфельках с острым носиком. Тщательно уложенные волосы с серебряной диадемой и то самое ожерелье дополнили и преобразили Михримах неузнаваемо. Девушка-подросток словно исчезла, и из зеркала вместо нее взглянула Юная Госпожа, полная пленительного достоинства, знающая себе цену.

– Красавица! – восхищенно приговаривала Эмине. – Истинная дочь султана! Михримах-хатун, Михримах-султан!

– Не торопись, кормилица… А впрочем – да! – Михримах гордо подняла голову. – Именно!

И отправилась на выход, где уже давно ждал поданный экипаж. В дверях к ней присоединились охранники-чауши, а за каретой пристроились шестеро всадников в полном боевом облачении – дочь султана следовало охранять как подобает. На то она и дочь султана.

Две служанки и два евнуха – те и другие «дальние», «внешние» – следовали за девушкой, как счетверенная тень.

Уже садясь в карету, Михримах вдруг поняла, что гложет ее сердце: Орыся так и не вышла из спальни.

Нет, она, конечно, не собиралась брать младшую сестру, под чадрой, как служанку, к своему жениху… к тому, кого матушка-хасеки прочит ей в женихи, – пока все же лучше так сказать. Это было бы слишком жестоко.

Но… разве менее жестоко было вот так взять и ни разу не вспомнить о сестре в это утро?!