Найти тебя - Санта Монтефиоре Страница 41

Каждый раз, когда Селестрия думала об отце Далглиеше, воспоминания о нем приводили девушку в такое смущение, что, казалось, сводило даже пальцы ног. Он был добрым и чувствительным, уделял ей время, чтобы выслушать и понять ее точку зрения, не осуждая при этом, и она приняла чувство глубокого сострадания за любовь. Селестрия вспомнила выражение лица священника. Она ни за что его не забудет, пока жива, и никогда не избавится от ощущения стыда. Он неожиданно снова стал для нее гигантом, как тогда, на мессе воскресным утром, а его глаза вдруг представились чужими и неприступными, он вновь оказался на пьедестале на недосягаемой высоте. Как глупо было с ее стороны пытаться кокетничать с ним! Она вспомнила о теории иерархии в животном мире и заключила, что отец Далглиеш вообще не был животным. Даже львице не под силу поймать луч света.

— О, что он, должно быть, думает обо мне?! — простонала она.

Селестрия перевернулась и уставилась в потолок, на который, наверное, бесчисленное множество раз смотрел ее отец, когда Памела прогоняла его сюда, потому что он был пьян или выкурил много сигар, запаха которых она просто не выносила. Было сложно поверить в то, что он мертв. В комнате по-прежнему полно его вещей, как будто он находился здесь еще вчера. Его чистые и отглаженные костюмы висели в шкафу, а туфли были аккуратно расставлены в ряд и начищены до блеска. В пепельнице на письменном столе лежало много монеток, меток для игры в гольф и запонок для манжет. Голубая рубашка висела, ниспадая складками, на спинке стула. Его расчески, сделанные из слоновой кости и серебра, аккуратно стояли в ряд, бургундский халат висел на вешалке на обратной стороне двери, тапочки примостились возле кровати, а на тумбочке лежала недочитанная книга. В воздухе ощущался его запах. А на улице приглушенный шум автомобилей служил напоминанием о том, что земля продолжает вертеться, как и всегда. И еще о том, что каждый живет своей жизнью, в то время как Селестрия изо всех сил старалась понять смысл своего собственного пути.

Миссис Уэйнбридж несла завтрак на подносе, поднимаясь по лестнице и пыхтя, как старый паровоз.

— Вот сюда, дорогая, — добродушно сказала она, поставив поднос на столик, стоящий возле кровати. Было что-то необыкновенно трогательное в мягком йоркширском акценте миссис Уэйнбридж; он был так же привычен для Селестрии, как горячий ломтик хлеба с пастой «Мармайт», теплое молоко и мед. — Ни за что не поверю, что ты выспалась прошлой ночью в поезде. — Она выпрямилась и поправила свой белый фартук. Миссис Уэйнбридж была мягкой и округлой, как суфле из кукурузного сиропа, цвет ее волос напоминал серых диких голубей, а лицо было теплым и свежим. Ее карие глаза были красными от постоянных слез, хотя она не хотела, чтобы Селестрии стало известно, как много она плачет.

— Я не знаю, что с собой поделать, — вздыхала Селестрия, вставая с отцовской постели. — Кажется, что он по-прежнему здесь, не правда ли, Уэйни?

— Когда мой отец умер, я целыми днями сидела в его комнате, перебирая вещи. — Миссис Уэйнбридж сочувственно улыбнулась. — Каждый предмет вдруг приобрел особое значение, потому что он когда-то принадлежал папе. Нужно стараться хранить в памяти только все хорошее, что ты любила в дорогом человеке, и как можно чаще возвращаться к приятным моментам своего прошлого, а не вспоминать о бесцельно прожитых годах. — Она нервно сглотнула, стараясь следовать своему собственному совету. Интуиция подсказывала ей, что в этой истории что-то неладно. Существует поверье: когда сорока снова возвращается в свой сад в июле, то стоит ждать беды. Уэйнбридж тщетно пыталась найти вторую сороку: как говорится в известной английской считалке, одна — к несчастью, а две — к веселью. Но чертова птица была одна.

— Я хочу понять, почему он решился на такой шаг.

— Возможно, ответ на этот вопрос ты никогда так и не узнаешь. Только ему одному это известно.

— Но должны же быть ключи к разгадке, — настаивала Селестрия. — Я обследую каждый дюйм этой комнаты и его кабинета. И обещаю, что обязательно найду какую-нибудь зацепку.

— На твоем месте я бы не стала будить спящую собаку, а оставила бы все как есть. Ничего хорошего из этого не выйдет. — Миссис Уэйнбридж наблюдала, как Селестрия впилась зубами в ломтик хлеба с медом. Мед был с пасеки, которую Арчи держал в Пендрифте. — Вот так, молодец, моя девочка, — сказала она с нескрываемым удовольствием в глазах. — Покушай хоть немножко. Тебе сейчас нужно хорошее питание и немного нежной заботы и любви. — Она знала, что последних двух Селестрия от матери не дождется. — Я сделаю тебе омлет на обед и оставлю кое-что в холодильнике на ужин.

— Спасибо, Уэйни.

Глаза старой женщины заблестели от слез.

— Я знала тебя с малолетства, — сказала она и, на минуту закрыв глаза, постаралась сдержать вдруг нахлынувшие на нее чувства. — Мы все пережили войну и безвозвратную потерю тех, кого любили. Я была свидетелем бомбежек Лондона. Но я не оставила этот дом ни на секунду, даже когда моя сестра настоятельно предлагала мне пожить у нее в Йоркшире. Я хочу сказать, Селестрия, что в жизни случаются и плохие вещи. Мы преодолеваем их, потому что нет другого выхода. Возможно, ты так никогда и не узнаешь, почему твой отец добровольно расстался с жизнью, и его решение вот так уйти может не иметь ничего общего ни с тобой, ни с Гарри, ни с Памелой. Для мужчин не существует никаких законов, кроме собственного мнения, и порой их поступки определяются вещами, которые нам, женщинам, просто не дано понять. Я любила Алфи, но иногда, ей-богу, не понимала его глупого поведения. Ты стала прекрасной молодой женщиной. Ты найдешь порядочного человека, который будет тебя любить и заботиться о тебе, и у вас появятся свои дети. Жизнь начинает течь в совершенно другом измерении, когда ты должен думать о своей собственной семье.

А в это время Селестрия уже вытаскивала ящики отцовских тумбочек.

— Только Господу известно, что я здесь найду. Я ведь даже не знаю, что ищу.

— Ты найдешь все вещи в полном порядке, и ничего более. Мистер Монтегю очень любил порядок и опрятность. Он управлял домом как по военному уставу. Я всегда должна была убирать за твоей матерью, но мистер Монтегю совершенно не похож на нее.

Селестрия находилась в своем собственном мире, вынимая книги и скользя взглядом по старым фото и письмам, связанным веревкой.

— Пожалуй, я спущусь вниз, — сказала миссис Уэйнбридж, нерешительно задержавшись в дверях, — и оставлю тебя со всем этим.

Селестрия мельком взглянула на нее.

— Спасибо, Уэйни. Даже не знаю, что бы я без тебя делала. — Настроение миссис Уэйнбридж поднялось от полученного комплимента, и она, счастливая, спустилась по лестнице.

Селестрия провела все утро в гостиной отца. Она обнаружила какую-то настольную игру, которая выглядела так, как будто до нее никто и никогда не дотрагивался, и выцветший альбом зеленого цвета с его детскими фотографиями, а также снимками других членов семьи, сделанных в Пендрифте. Казалось, отец всегда был одет с иголочки, его лицо излучало радостную, как у обезьяны, улыбку, и почти каждый раз он держал трость, зонтик или шляпу, рисуясь перед камерой. К удивлению Селестрии, ее бабушка тоже улыбалась, и это выражение радости на лице делало ее практически неузнаваемой. Там же, в ящиках, лежали коробки со значками и пуговицами, сувениры и открытки, книги по истории, старые комиксы и ровным счетом ничего, что хоть как-то предвещало бы несчастье. Все аккуратно сложено в ящики, как будто отцу нужно было знать, где конкретно находится тот или иной предмет в случае необходимости. Селестрия вдруг вспомнила о том, что шнурки на отцовских туфлях оказались развязанными, а это отнюдь не похоже на человека, столь щепетильного даже в мелочах. Она попила чаю, встала, положив руки на талию, и огляделась вокруг. Комната была уютной, хотя человек, живший здесь, покинул ее, и содержала только личные вещи, говорящие об удовлетворенности жизнью. «Это только подтверждает мою версию о том, — рассуждала она про себя, — что папа не желал покончить с собой. У него просто не осталось выбора. Кто-то подтолкнул его к этому. И я собираюсь во что бы то ни стало выяснить, кто именно это сделал».