Во имя любви к воину - Доминик де Сэн Перн Страница 42

Перед нами были бескрайние просторы. Они простирались до горизонта. Взгляду было не за что зацепиться, разве только за редкие деревья вдали, возомнившие себя леском. Здесь в маленьком доме жили родители Шахзады. Позже его брат прятался тут от русских, поэтому дом разбомбили. Во времена другой кровавой страницы истории этой страны сторонники Хекматияра, тогдашнего врага Шахзады, сожгли то, что осталось от их дома.

Я поняла, почему Шахзада решил построить дом на этом плато. «Потому что здесь прохладно летом и тепло зимой», — пояснил он. Но это не так. Важно не забывать. Важно дать понять погибшим, что ни русские, ни Гульбеддин Хекматияр не смогли завладеть этой землей. Оставшийся в живых член клана возвращался, чтобы связать прошлое и будущее, чтобы не прерывалась связь поколений именно в том месте, откуда их никто не должен был прогнать. Потому что теперь главой семьи был он. Его отец умер несколько месяцев назад, и так внезапно, что пошли слухи об отравлении. Кала, обращенная к прошлому, обретала еще более внушительные размеры.

Несмотря на расстояние, у нас с Кути понемногу завязывались дружеские отношения, в которых Шахзада был посредником. Из каждой поездки он привозил послания одной для другой. В первое время он, казалось, был рад видеть, что обе жены ладят между собой. Теперь же я чувствовала, что он обеспокоен. Я тайком посмеивалась, угадывая причину его беспокойства: что, если нам однажды придет в голову идея объединиться, чтобы сделать его жизнь невыносимой? У нас же с Кути были свои опасения. Мы находили его слишком обольстительным и опасались взглядов других женщин, особенно когда он надевал свой вышитый лунги [25], безупречно обмотанный вокруг головы. «Не носи его слишком часто», — умоляла Кути. Она тоже с нетерпением ждала постройки нового дома и просила мужа сделать его красивым: «Чтобы Брижитт проводила много времени с нами. Для меня она — часть семьи».

В джелалабадском доме я постепенно находила общий язык с детьми. Там жили четверо сыновей Шахзады и трое кузенов. Они уже не прятались, как воробушки, при моем появлении. Все были одеты в традиционные пижамы. Когда я ездила во Францию, я привозила им игрушки, цветные карандаши и тюбики с мыльными пузырями. Эти пузырьки лопались, ударяясь о стены их комнат. Это стало уже ритуалом. Один из мальчишек дул, а другие, расширив глаза, затаив дыхание, следили взглядом за траекторией маленьких прозрачных шариков. Когда те лопались с характерным звуком, они хихикали, им это никогда не надоедало. Я следила за тем, чтобы никого из них не выделять особо. Я считала несправедливым уже то, что мальчишки росли вдали от матери, в доме, где не было ни одной женщины, с отцом, который ничего лишнего им не позволял. Я сказала об этом Шахзаде и посоветовала уделять им больше времени. Он слушал меня внимательно. У пуштунов воспитание детей лежит на матери, отцы начинают интересоваться сыновьями, когда те уже могут стать воинами и продолжить род. Но я с удивлением обнаружила, что была им услышана. Теперь он организовывал собрания с малышами. Одно — по поводу одежды, другое — по поводу начала учебного года. Что же касается нежных бесед наедине, им наверняка придется подождать еще несколько веков.

Самый маленький, тот, который разбил мне сердце, лежа в своей висячей люльке, в мой первый приезд, рос в горах. Я стала для него поставщиком конфет всех цветов радуги. Мать трясла ими перед ним, приговаривая «Брижитт», так часто, что он пребывал в полной уверенности, будто эти сладкие штуки так и называются. Как только он видел одну из них, он расширял глаза и протягивал свои пухленькие ручки, шепелявя: «Бихитт». Эта мозаика из маленьких кусочков счастья постепенно складывалась в картину под названием «семейная жизнь».

Судьба подарила Шахзаде шестерых мальчиков и одну девочку. Когда я была в деревне, она не отходила от матери. Красивая тринадцатилетняя пуштунка, очень застенчивая. Разговаривая с ее отцом, я узнала, что она никогда не ходила в школу. Шахзада построил школы в Нангархаре, одобрил мою работу с женщинами-операторами, женился на образованной женщине, а его родная дочь не умела ни читать, ни писать. «Это не в наших традициях», — сказал он, чтобы положить конец дискуссии. Я не отступала: «По крайней мере, я надеюсь, она не выйдет вскоре замуж!» Он ответил: «Она давно обещана парню из нашего племени. Мы выдадим ее через три года». Три года — это уже что-то. Три года, за которые я, может быть, научу ее писать и читать в нашем новом доме в Гуште. Ведь я уже начала брать уроки пушту. В любом случае я пообещала это себе.

Шахзада был открыт прогрессу — при условии вливания малыми дозами, без риска поколебать общее равновесие. Из-за языкового барьера мы еще не обсуждали роль женщины в обществе. Я воспользовалась приездом Мерхии в Джелалабад, чтобы затронуть эту тему. В офисах Министерства по делам племен были одни мужчины и ни одной женщины. «А ведь они прекрасно могут вести счета, писать письма…» — заметила я ему. Он нахмурил брови, задумался, пытаясь ответить мне так, чтобы я поняла: «Губернатор просил нас об этом, но менталитет здесь еще не тот. Люди не готовы. Нехорошо резко внедрять в наше общество ваше равенство между мужчинами и женщинами. Ты представляешь здесь женщин, работающих за компьютером, и мужчин, сидящих рядом и рассматривающих их, словно диковинных зверей?» В Кабуле — да, там все по-другому. Но здесь… Он не был уверен в поведении здешних мужчин. Может быть, позже, благодаря воспитанию в школе, сказал он. Потом он высказал опасение, несомненно, имеющее право на существование: «Ты отдаешь себе отчет, что, если женщина подвергнется домогательствам со стороны коллеги-мужчины, это может развязать войну между двумя племенами? Вот что может произойти».

Афганская женщина-пуштунка — самое ценное имущество, которое мужчина должен охранять от всевозможных посягательств. Но это имущество продают, покупают, обменивают. В некоторых конфликтах, в которых погибают мужчины, семье врага дарят женщину, чтобы остановить дальнейшие преступления. Он и сам прибегал к этому способу четыре или пять раз…

Я раз и навсегда обещала себе не делать ему замечаний по поводу его культуры. Это не моя роль, я предпочитала лучше и глубже понять ее. Но на этот раз я забыла об осторожности и вскрикнула: «Это ужасно!» Он покрутил кистью. Этот грациозный и живой афганский жест открывает кавычки в разговоре: «В любом случае девушка должна выйти замуж, рано или поздно». Я не верила своим ушам: «Ты представляешь, что чувствует такая женщина?» Я была шокирована, и больше всего тем фактом, что он мог приговорить девушку к такой участи. Он добавил, чтобы утихомирить меня: «Конечно, когда девушка придет в дом, ее встретят плохо. Ведь ее новая семья, возможно, потеряла двух-трех человек в конфликте. Ей будет трудно первые два-три года, потом все успокоится».

Несмотря на свой не очень хороший английский, Мерхия переводила наши доводы как можно точнее. Но она показалось мне какой-то не такой — круги под глазами, желтый цвет лица, волнение, которое она выказывала, когда звонил ее мобильный… Я отвела ее в сторонку: «Как там в Кабуле? Что-то не так? У тебя проблемы на работе?» Мы редко виделись, с тех пор как я ушла из «Айны». Ей нужно было излить душу, и она выложила мне все.