Пепельное небо - Джулиана Бэгготт Страница 43

Прессия старается вести себя, как они. Она пытается представить, что произошло после того, как Партридж и Брэдвел узнали, что ее похитили. Ей хочется верить, что они объединят свои силы и пойдут за ней, попытаются ее освободить. Но она знает, что это невозможно. Никто из них двоих даже толком и не знал ее. Партридж встретил ее случайно, у него — своя цель. Прессия оглядывается назад и размышляет, нравилась ли она Брэдвелу или он только посмеивался над ней. В любом случае, сейчас это не имеет значения. Последнее, что он сказал, это то, что он выжил только потому, что не привязывался к другим людям. Попыталась бы она спасти его, если бы они поменялись ролями? Ей даже не приходится задуматься над ответом — конечно же, да. Каким бы ужасным ни был этот мир, он все же кажется лучше, когда в нем есть Брэдвел. Он словно заряжен изнутри, весь светится, готов к бою, и даже если он не будет бороться за нее, у него есть энергия, которая нужна всем остальным.

Прессия думает о его двойном шраме и сердитом шелесте крыльев за спиной. Она скучает по Брэдвелу. Это как внезапная, резкая боль в груди. Она не отрицает, что хочет, чтобы и он скучал по ней, боролся, старался найти ее. Она ненавидит это ощущение в груди, хочет, чтобы оно исчезло, но оно не уходит. С ужасом она осознает, что всегда будет носить эту боль в себе. Правда же в том, что он не придет за ней и что Брэдвел и Партридж ненавидят друг друга слишком сильно, чтобы объединиться. Без нее они, наверное, сразу попрощались и быстро разошлись. Она же сейчас предоставлена сама себе.

Жесткая койка туго заправлена, и это наводит на мысль, что где-то поблизости есть медсестра. Прессия представляет больницу, похожую на ту, в которой она родилась, — такую, где ей смогли бы прооперировать руку и избавить от кукольной головы, а деду — вынуть вентилятор из горла. Она представляет себя и деда на соседних койках лежащими на пухлых подушках.

Лежа на боку, Прессия может лишь достать шерстяное одеяло за своей спиной. Иногда она думает о Боге и пытается помолиться Святой Ви, но у нее не получается. Молитва ускользает от нее.

Мерцают огни.

На улице звучит ряд выстрелов.

Внутрь заглядывает женщина-охранник, держащая в руке винтовку, которую она баюкает, будто ребенка. На ней, в соответствии с уставом, зеленая униформа УСР в комплекте с нарукавной повязкой с когтем.

Прессии знает, что в какой-то момент ей придется объясняться. Она знает, что УСР не нравятся те, кто не приходит по собственной воле, кого они вынуждены выслеживать и хватать. Но ее сопротивление должно что-то доказать, по крайней мере, что она сильная и с характером. Прессия, наверное, сможет объяснить, что она бы пришла, но ей нужно было заботиться о дедушке. Это признак верности. А им нужна верность. Ей придется говорить все, что она сможет, чтобы остаться в живых.

Но она видела, как солдаты УСР вытаскивали людей из их домов и швыряли их в кузова грузовиков на глазах у детей и целых семей. Она видела, как они стреляли в людей прямо на улице. Ей хотелось знать, как умерла Фандра, но лучше забыть об этом.

Женщина заходит в комнату. Все лица резко поворачиваются к ней. Это ее все ждали? Охранница больше не прижимает к себе винтовку, она указывает ею на Прессию.

— Прессия Белз? — спрашивает она.

Прессия хочет сесть и сказать «да», но не может. С заклеенным лентой ртом она может только кивнуть, лежа на боку, свернувшись, как креветка.

Женщина подходит и, дернув ее за плечо, рывком ставит на ноги. Прессия выходит вслед за охранницей из комнаты и оглядывается на других детей. Никто не смотрит ей в глаза, кроме одного. Прессия замечает, что он настоящий калека — одна из его штанин пустая. Внутри ничего нет, и девушка знает, что он не подходит ни как солдат, ни даже как живая мишень. Даже если это остатки какой-то больницы, сейчас от нее уже точно ничего не осталось, и, может быть, они используют хлорку, просто чтобы скрыть запах смерти. Прессия пытается улыбнуться калеке, чтобы немного его подбодрить, но ее рот заклеен лентой, и калека не понимает ее.

У женщины крепкая и приземистая фигура и кожа, выжженная до ярко-розового блеска на лице, шее и руках. Наверное, ожог охватил все тело. Дыра в щеке закрыта старой монетой. Она шагает рядом с Прессией и безо всякой причины тычет ее винтовкой под ребра. Когда Прессия скрючивается, женщина произносит:

— Прессия Белз, — с такой ненавистью, будто это проклятие.

По всему коридору попадаются открытые двери, внутри каждой из комнат стоят кровати, в которых ждут дети. Везде тихо, за исключением скрипа кроватных пружин и ботинок.

Прессия предполагает, что место довольно старое: кафельный пол, массивные старинные двери, высокие потолки. Они проходят мимо какого-то холла, в котором лежит потертый ковер и видны высокие окна с декоративными элементами. Стекол давно нет, и по комнате задувает ветер, который играет с тонкими обрывками прозрачных штор и серым пеплом. Раньше здесь люди ожидали, когда за ними кто-нибудь придет. Такие здания похожи одно на другое. Приюты, санатории, реабилитационные центры — их называли по-разному. А еще были тюрьмы.

Из окна Прессия видит сколоченные вместе доски, которые образуют навес, каменную стену с колючей проволокой, а дальше белые колонны, который ничего не держат, просто стоят.

Охранница останавливается перед дверью и стучит.

Мужской голос, грубый и ленивый, отвечает:

— Войдите!

Женщина открывает дверь и еще раз пихает Прессию прикладом.

— Прессия Белз! — произносит она. Это вообще единственное, что Прессия пока слышала от нее, и девушка гадает, уж не единственное ли это, что та умеет говорить.

В комнате стоит стол и за ним сидит мужчина, то есть, на самом деле, двое мужчин. Один большой и толстый. Он выглядит гораздо старше Прессии, хотя возраст трудно угадывается за шрамами и ожогами. Мужчина поменьше выглядит и старым, и молодым одновременно, но, скорее всего, он лишь немного старше Прессии, просто более усталый. Он кажется ее ровесником, но так же странно безвозрастным из-за отсутствующего взгляда. Большой мужчина одет в серый мундир, по-видимому, офицерский, или что-то в этом роде, и ест крошечного запеченного цыпленка из посудины. Голова цыпленка все еще лежит на тарелке.

Мужчина позади него маленький. Они сплавлены вместе. Его тонкие руки обвивают толстую шею большого человека, тощая грудь прижата к широкой спине. Прессия вспоминает водителя грузовика и его голову, которая, казалось, торчала сзади. Может быть, это были те самые двое.

Большой человек говорит женщине:

— Сними с нее скотч. Ей нужно будет говорить.

Его пальцы лоснятся от куриного жира, ногти грязные и блестящие одновременно.

Женщина с трудом отклеивает ленту. Прессия облизывает губы и ощущает вкус крови.

— Можете идти, — бросает офицер.

Охранница уходит, закрыв дверь с неожиданной мягкостью. Та тихо захлопывается.