Шаг за край - Тина Сескис Страница 43

Свет ласково разбудил малыша, он открыл глазки и, мигая, посмотрел на нее, а потом не заплакал, как обычно, а расплылся в улыбке во весь рот. Эмили нагнулась, взяла его на руки, а он знай себе агукал и пускал пузыри. Тогда она подумала, как быстро летит время, что через пару месяцев ей надо будет вернуться на работу, место в яслях она уже получила. Наверное, будут утра, когда ей придется будить его (она уверена: тогда–то уж он улыбаться не станет) и все будет делаться в такой спешке — и покормить, и одеть–обуть, и выйти из дома на прогулку. Чем ближе подходило это время, тем больший страх на нее нападал (с каждым днем возрастая) при мысли о возврате на работу. Наверное, как раз в такой счастливый миг, сидя на диване в спаленке малыша среди мишек, она поняла это и стала прикидывать, как об этом сказать Бену.

Кончилось тем, что просто взяла и сказала, поближе к ночи, когда они лежали в постели, прижавшись друг к другу.

— Бен, я не хочу на работу выходить, — сказала она. Муж тогда повернулся, приподнялся на локте, чтобы получше видеть ее в сумеречном свете. Взял ее за руку. — Я знаю, я всегда говорила, что хочу работать, но сейчас мне невыносимо думать, что я оставлю его в яслях. Он нуждается во мне, своей матери.

— Ого, ты уже по–другому запела, — сказал Бен, склонился и поцеловал ее в кончик носа.

— Значит, ты не против? — сказала она.

— Разумеется, нет.

— У нас денег станет порядком меньше. Как быть с нашими отпусками, с тем, чтоб когда–нибудь построить дом побольше, чтоб ездить на двух машинах? Придется, видно, одну продать.

— Эмили, — сказал Бен, — это меня меньше всего заботит. У нас есть наша семья — только это и имеет значение.

— Ты уверен? — спросила она. — Не просто, как обычно, любезным быть стараешься?

— Нет, — сказал он. — Для меня это даже лучше. Просто у меня никогда не возникало желания спросить тебя, тебе бы, похоже, это не понравилось, не хочешь ли ты уйти с работы. Мне и в самом деле наплевать на деньги. Справимся.

— Я тебе припомню это, когда мы сядем на хлеб с маргарином и у нас обувка прохудится, — произнесла Эмили. И при этом ощущала себя такой до смешного счастливой, что ее даже не трогало, а вдруг именно тем все и закончится.

Стою под душем, смываю остатки рвоты с волос. Чувствую какое–то странное успокоение — пустое, очищенное, не могу объяснить. Наконец–то свободна? [21]Интересно, что за лекарства всучил мне Саймонов врач, с чего это ноги у меня такие шаткие, а разум такой успокоенный? Заимствую у Ангел немного ананасного скраба для лица, от него у меня лицо горит, но я этого не чувствую. Прошло ли все окончательно?

Когда выхожу из–под душа, ноги уже не дрожат, и я подумываю о новом атласном платье цвета нефрита у себя в гардеробе с разрезом по бедро, о своих серебряных туфлях на гвоздиках… может, я все же выберусь из дому, может, даже забавно будет, если и Ангел пойдет.

«Забавно»? Кого я обманываю?

Времени всего только 7.30, за час мы сможем добраться на церемонию, но все равно я сейчас голодная. После той тарелки морепродуктов я почти ничего не ела, рекламу их знаменитым крабьим клешням в соусе чили я устроила тошнотворную: эта мысль вызвала у меня смешок, и эмоция продирается сквозь туман у меня в мозгах.

Белым лебедем плыву обратно в спальню, где Ангел смотрит какую–то ужасную мыльную оперу. Завернутая в полотенце, поворачиваюсь к Ангел.

— Золушка, ты можешь поехать на бал! — говорю.

Ангел смотрит на меня недоуменно, довольно долго молчит, словно в неведении, что ей делать, и наконец говорит:

— Лады, поеду.

Довольно невероятно, но Ангел встретила своего Прекрасного Принца в казино, в котором работала. Однажды ночью он играл с клиентами в покер, и хотя обычно Ангел не позволяла понтерам провожать себя, не ее это был стиль, Энтони проявил настойчивость. Уходя с работы, он уговорил ее дать ему номер ее телефона, а потом всю ночь названивал ей каждый час, пока она не кончила работать в шесть утра.

На следующий день доставили 40 красных роз, и Ангел, хоть и не была простушкой, все ж заглянула в Интернет, чтобы узнать значение чисел, а узнав, была польщена и в такой трепет впала, выяснив, что такой букет означает: «Любовь моя к тебе подлинна», что, как убедилась, не сумела сказать «нет», когда он уже на следующий вечер умолял ее сказаться больной.

Он приехал за ней на своем «Мазерати» и повез ее ужинать в ресторан в Сити, откуда открывался вид на весь Лондон. А потом они вернулись в его квартиру к шампанскому на льду и легким джазовым мелодиям, которых она никогда прежде не слышала, а когда он провел ее на балкон с видом на реку, чтоб наконец–то поцеловать, волшебство любви стало полным. В ту ночь она осталась, одевшись в одну из его тишоток, и он щекотал ее под мышками, как драгоценную куклу, — и она была самой счастливой девушкой на свете.

Энтони владел собственной фирмой с венчурным капиталом. Конечно же, он был богат (но, как она поняла позже, на тот шаткий лад, какой зачастую свойствен выставляющим свое богатство напоказ), и он был красив, обаятелен. Он познакомил Ангел с жизнью, о которой прежде она могла лишь мечтать: жизнью поездок на выходные по отмеченным звездами «Мишлен» ресторанам во Франции, тонких вин, оперы, фильмов для избранных, снятых режиссерами с труднопроизносимыми фамилиями, даже жизнью прогулок по деревенской местности, в которых она до сей поры не видела проку. Он покупал ей красивые наряды и дорогое шелковое нижнее белье, серьги с бриллиантами, сумочки от «Барберри», обладать которыми она жаждала. От любви Ангел совсем потеряла голову, всего через несколько недель она вовсе перестала приходить домой, бросила работу в казино и жила как принцесса, не ведая, что под постелью лежит горошина и ждет не дождется, когда ее почувствуют.

Уже через десять минут Ангел была готова, хотя и была из тех девушек, о которых можно вообразить, будто им, чтобы собраться, понадобится не один час. Она позвонила и отпросилась с работы, сославшись на болезнь (чего уже сто лет не делала), и выглядела сногсшибательно в просвечивающем до наготы легком шифоне. Ее белокурые волосы были собраны в узел, и я просто не понимаю, как она умудрилась сделать это сама всего с тремя–четырьмя заколками. Рядом с ней в своем изумрудном платье я чувствовала себя большой и долговязой, словно стручок фасоли, и постаралась ее не возненавидеть.

Ангел настаивает, чтоб мы вызвали такси, а когда то подъезжает, то сиденья в нем перепачканы, в салоне пахнет табаком и освежителем воздуха, мне приходится опустить стекло в окошке и высунуть голову наружу, чтобы остановить возвращающуюся тошноту. От этого прическа моя превратилась неизвестно во что, зато Ангел сидит себе с подрумяненными скулами и стройненькими гладенькими ножками, и ее укладка не сдвинулась ни на сантиметр. К тому времени, когда мы прибыли, лицо мое, уверена, стало цвета моего платья, а в голове прочно утверждалась мысль, что вообще–то лучше бы мне было остаться в постели.