Обратная сторона - Ольга Иженякова Страница 43

Так и у нашей матери. Помнишь, как она на серебряной свадьбе плакала? А мы, дуры, не понимали. Все у нее так же. Точно так же…

Вдруг в комнату кто-то тихо вошел. Женщины быстро замолчали, а Гриша, стоявший в углу и делавший вид, что ничего не слышит, как-то сразу сник. Двое мужчин в возрасте с сочувственными лицами направились к сестрам. Бомжа они не заметили.

— Примите наши соболезнования. Кто бы мог такое подумать? Ходила здоровая, ни на что не жаловалась, на той неделе разговаривали с ней как ни в чем не бывало, и — на тебе, взяла и умерла, — после некоторой паузы проговорил старший, а потом, внимательно осмотревшись по сторонам, как бы желая удостовериться, что его никто не слышит, добавил:

— У меня самого недавно несчастье случилось, может, слышали? Дом весь сгорел подчистую. Я чуть с ума не сошел! Вы даже не представляете, сколько я в него вбухал! Вы на похороны, как я вижу, тоже прилично потратились. Ай, пропади все пропадом! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. — Мужчина махнул рукой.

В доме воцарилась тишина, и было слышно, как стучат старые настенные часы с позолоченным циферблатом.

— Эти часы папе подарил один пациент, — после долгой паузы сказала младшая дочь покойной. — Помню, папа, когда эти часы принесли, сказал, мол, зачем они нам нужны и так много разного барахла в доме, а пациент, он еще с женой был, рыженькой такой хохотушкой, ответил, что это особенные часы, вроде как с царского режима остались. Сто лет проходили и еще столько же будут ходить, ничего с ними не случится. Папа ответил, что у него часы больше двух лет никогда не задерживаются. А те сказали так уверенно, что эти вас переживут. Так и есть. Папы уже нет и мамы тоже, а часы все ходят, ходят как ни в чем не бывало… видать, прав был пациент…

После похорон родственники усопшей долго искали Гришу, чтобы отблагодарить, но так и не нашли. Припомнили, что он на поминках даже не ел, хотя устал, наверное, здорово. На кладбище поддерживал престарелую глуховатую соседку, помогал ей подняться в автобус. Она, кажется, последняя, кто видела Гришу. Спросили старушку про него, на что та неуверенно пожала плечами, тяжело вздохнула и сказала:

— Странный он какой-то, этот ваш Гриша. Я ему говорю: айда ко мне домой, я тебе штаны новые дам, от деда остались, ни разу покойничек их не носил, все некогда было, все берег, царство ему небесное, а то ты в этих потертых — ну вылитый охламон подзаборный. Еще в милицию заберут как бомжа какого. Некрасиво ведь так нынче ходить. А он мне отвечает гордо так, аж спину выпрямил: «Нет, мать, не могу к вам домой идти. Мне надо срочно мысли в тишину положить. Много впечатлений за день».

Больше соседку в этот вечер ни о чем не спрашивали, решив, что она немного не в себе, что, впрочем, для ее возраста вполне простительно.

Через пару дней в нашем городе случилось то, что почти в одночасье разрушило мир многих людей. С этого времени Тюмень стала другой, и я окончательно поняла — не мой это город!

По телевизору выступил мэр и сказал, что мы должны жить теперь новой реальностью и что рынок — это нормально: ты — мне, я — тебе. Это отныне станет новой формулой нашей жизни. А любовь там всякая, гуляния под луной — пустая трата времени, которое можно употребить на зарабатывание денег и имиджа. «Мамаши с колясками — это хорошо, — заключил глава, — но сейчас нам не до них. С деньгами в бюджете туго — раз, промышленность надо поднимать — два».

Он говорил, а я смотрела, как из его головы выскакивают маленькие темные шарики и устремляются на зрителей в студии, бегут к объективу оператора, залезают в него, быстро размножаются и распространяются по невидимым сигналам.

Еще немного — и они уже в домах горожан. Рынок! Рынок! Послышались голоса из многих квартир: жена говорит мужу, что переходит на рыночные отношения и не будет вязать ему кофту просто так, он ей отвечает, что отныне не будет сидеть по вечерам дома в кругу семьи за чашкой чая, а начнет зарабатывать деньги. Дети ставят условие родителям: каждая положительная отметка в школе будет стоить определенной суммы. Так и только так надо сейчас жить.

Маленькие шарики быстро разлетелись по всему городу. И там, где еще совсем недавно процветала дружба, ребята пели под гитару залихвацкие песни, наступил рынок.

Я в ужасе взглянула на себя в новое зеркало. Там медленно, как из тумана, проступила Она. Высокомерно смерила меня взглядом, улыбнулась и поправила челку. Снова меня тянуло на балкон. Мне вдруг захотелось увидеть в неясном свете булыжники и присоединиться к тишине. Навсегда… Я повернулась, чтобы уйти, но Она из зеркала протянула руку и крепко меня схватила.

Мне стало плохо. Маленькие шарики в огромном количестве летали теперь по всей квартире. Где-то внутри меня поселилось чувство беспросветной тоски.

…Вот я отчетливо вижу свое отражение — полностью все. Густые черные брови, за которыми давно не следили. Но вдруг — о ужас! — они быстро разбегаются в разные стороны. Оказывается, это вовсе не брови, а мизерные насекомые. Я смотрю на свои правильной формы, пухлые губы, но и они тоже быстро разбегаются — и это тоже насекомые, только другого цвета. Я внимательно вглядываюсь в глаза, но и глаз тоже нету.

У меня ничего нет. И меня нет. «Ты, ты, ты», — начинаю судорожно стучать в зеркало, но Она не выходит. Стеклянная поверхность чиста. В зеркале отражается только стена и часть старенькой картины, а меня нет. И, наверное, никогда уже не будет. Но ведь я — вот она, перед зеркалом, можно потрогать руками, посмотреть.

Но что это? Что? Руки скользят по чему-то металлически-гладкому. Прохладно-зеркальному. Тяжело вздыхаю и начинаю плакать. Из квартиры быстро, все как один, улетают маленькие шарики…

После этого выступления мэра на окнах почти всех горожан начали появляться стальные тюремные решетки, а в подъездах и на лестничных площадках тяжелые железные двери с кодовыми замками. Из города люди прогнали любовь…

— А может, она сама, как прекрасная птица счастья, улетела от нас в дальние дали? — спрашивала я иногда у себя.

Потом долго раздумывала над происходящим и ни с кем не хотела общаться. Что могут знать обычные организмы? Ни-че-го, ровным счетом ничего. Что ждет нас дальше?

Неизвестно. Да и какая, собственно, разница?

Но именно в том году я потеряла город, который не так давно приобрела, причем полностью, весь. И начала понимать, что его уже никогда не верну.

Эту любовь-сожаление-обиду каким-то чудом узрел мой друг Саэль и впоследствии часто перед моими окнами создавал Тюмень из тумана.

О, это был чудный городок! Ничего более красивого в своей жизни я не видела.

Со стеклянными витринами и серебристыми от росы тротуарами, там можно было купить мой любимый зефир в шоколаде по три пятьдесят, а скверы и парки (так умеет делать только Саэль!) он строил из пересекающихся солнечных лучей. Это чудо находилось на уровне моего шестого этажа, и я могла часами им любоваться. Самого строителя при этом никогда не было видно.