Анжелика и ее любовь - Анн Голон Страница 44

Уязвленные ее словами, юные дурочки замолчали — не потому, что Анжелика убедила их, а потому, что они не нашли, что ответить, Бертиль одевалась медленно, поглядывая на мавра, который продолжал неподвижно стоять на том же месте, будто темное изваяние, одетое в развеваемый ветром белоснежный бурнус.

Анжелика повелительно бросила ему по-арабски:

— Что ты тут делаешь? Поди прочь, твое место подле твоего господина.

Абдулла вздрогнул, словно вдруг пробудился ото сна, и с удивлением посмотрел на женщину, которая заговорила с ним на его языке. Потом под взглядом зеленых глаз Анжелики на его лице отразился страх и он ответил, точно ребенок, пойманный на запрещенной шалости:

— Мой господин еще здесь. Я жду, чтобы последовать за ним.

Анжелика только теперь заметила, что Рескатор стоит у подножия трапа, ведущего на капитанский мостик и беседует с Ле Галлем и тремя его друзьями.

— Ну что ж, тогда уйдем мы, — решила она. — Дети, идите за мной!

Она ушла, уводя с собой девушек.

— Этот негр… — прошептала испуганная Северина, — Госпожа Анжелика, вы заметили? Он смотрел на Бертиль так, словно хотел съесть ее живьем.

Четверо протестантов обратились к Рескатору, когда он спускался по трапу с бака. Случай был редкий: с тех пор, как они отплыли из Ла-Рошели, ни один из гугенотов не пытался подойти к нему, чтобы поговорить. Слишком уж глубокой представлялась им пропасть между ними и тем, чем, по их мнению, был капитан «Голдсборо».

Морской бродяга, человек без корней, без родины, без веры и закона, которому они к тому же были обязаны жизнью, мог внушить этим праведникам только неприязнь.

Если не считать разговора с Габриэлем Берном, Рескатор и мужчины-гугеноты за все плаванье не сказали друг другу ни слова. И с каждым днем возрастало глухое напряжение между чужими, подозрительно наблюдающими друг за другом людьми. Постепенно они становились врагами.

Поэтому когда Ле Галль и три его товарища остановили Рескатора, он насторожился.

Как он признавался в разговоре с Никола Перро, при всем уважении к достоинствам протестантов, он отнюдь не питал иллюзий, что их легко будет превратить в союзников. Из всех людей, которых ему доводилось изучать, реформаты были, пожалуй, самыми неприступными. Даже взгляд индейца или чернокожего семита не так непроницаем, как взгляд квакера, который раз и навсегда решил для себя, что ты являешься воплощением зла.

Сейчас гугеноты стояли перед Рескатором, почтительно прижав к животам свои круглые шляпы. Их волосы были подстрижены коротко и очень аккуратно. Никакие невзгоды морского плавания, в которое они пустились в чем были, не заставили их принять растрепанный вид, столь любезный сердцу матросов «Голдсборо». Вот эти молодцы, даже раздай он им по паре ножниц и по бритве из самой лучшей стали, все равно ходили бы с щетинистыми подбородками и неопрятными лохмами. Потому что большинство из них родились в Средиземноморье и были католиками.

Эта мысль заставила графа де Пейрака улыбнуться. Однако четверо гугенотов не ответили на его улыбку и продолжали все так же стоять с каменными лицами. Требовалась редкостная проницательность, чтобы определить, что выражают их взгляды: дружеские чувства, равнодушие или ненависть.

— Монсеньор, — начал Ле Галль, — время идет, а мы пребываем в бездействии. Мы пришли к вам сегодня, чтобы попросить вас сделать нам одолжение и включить нас в свой экипаж. Вы видели, чего я стою как лоцман, когда я провел судно через пролив под Ла-Рошелью. Я плавал десять лет и был хорошим марсовым. И я, и эти трое моих товарищей можем быть вам полезны, ведь не секрет, что некоторые из ваших людей были ранены в схватке под Ла-Рошелью и еще не поправились. Мы их заменим.

Он представил своих спутников: Бреаж, корабельный плотник, Шарон, его компаньон по ловле рыбы, в прошлом тоже марсовой. Марангуэн, его зять, немой, как рыба, но не глухой — он, как и многие, поплавал юнгой на торговом судне, прежде чем заняться ловлей рыбы и лангустов.

— Мы хорошо знаем море, и у нас прямо руки чешутся — хочется залезть на реи, чтобы сплеснивать снасти и чинить паруса.

У Ле Галля был прямой, честный взгляд. Жоффрей де Пейрак не забыл, что именно он провел «Голдсборо» через опасный пролив, и понимал, что если кто и может установить связь между экипажем и протестантами, то только Ле Галль.

Однако он долго колебался, прежде чем послать за боцманом и рассказать ему о предложении гугенотов.

Уродец-боцман не разделял опасений своего хозяина, напротив, он был очень доволен. Его узкий, похожий на Рубец от удара сабли рот растянулся в некоем подобии улыбки, приоткрыв гнилые зубы. Он подтвердил, что людей не хватает. После того, как часть команды уволилась и сошла на берег в Испании, в экипаже каждый человек был на счету, сказал он, а пятеро раненных в сражении под Ла-Рошелью и вовсе зарезали его без ножа. Можно сказать, что приходится работать с половинной численностью команды. Отсюда и его, боцмана, плохое настроение, которое ему с большим трудом удается скрывать. В ответ на это признание матросы, прислушивавшиеся к разговору, разразились гомерическим хохотом. Потому что плохое настроение, а лучше сказать, злость, являлось у боцмана Эриксона состоянием всегдашним и неизменным и было даже страшно подумать, что будет, если он вдобавок перестанет его «скрывать».

— Хорошо, вы наняты, — сказал Рескатор четверым ларошельцам. — Вы знаете английский?

Они знали его достаточно, чтобы понимать команды боцмана. Рескатор оставил их в распоряжении Эриксона и вернулся на капитанский мостик.

Опершись на позолоченные перила мостика, он смотрел вперед и не мог оторвать взгляда от полоски света, которая прорезала вдруг наступившую темноту. Свет шел из щели над дверью, за которой размещались протестанты. Там, среди этих людей, чью враждебность он ощущает, живет Анжелика. С кем она — заодно с ними и против него? Или, как и он сам, одинока меж двух миров? И не принадлежит ни к одному, ни к другому?.. Сумерки, окутавшие корабль, быстро сгущались. Матросы зажгли фонари и сигнальные огни. Абдулла стоял на коленях и с осторожностью первобытного дикаря, стерегущего драгоценный огонь, раздувал рдеющие в глиняном горшке угли.

От невидимого во мраке моря исходила тяжкая, гнетущая тоска, порождение сумрачного Севера, и та томительная тревога, что поражала сердца древних викингов и всех моряков мира, у которых хватало отваги доплывать до края света, держа курс на неподвижную Полярную звезду.

Льдов уже можно было не бояться, ничто не предвещало бури. Но на душе у Жоффрея де Пейрака было неспокойно. Впервые за все время, что он плавал по морям, что-то на корабле ускользало из-под его власти. Какая-то незримая граница разделила «Голдсборо» надвое. Матросы тоже были встревожены, потому что понимали — капитан чем-то озабочен. И уже не в его силах было их успокоить.

Груз всех этих десятков человеческих жизней, за которые он был в ответе, вдруг навалился на него всей тяжестью, и он почувствовал, что устал.