Царица Савская - Тоска Ли Страница 44

Я никогда еще не видела Тамрина в таком обличье. Если раньше он был тонок и исполнителен, то теперь разительно изменился. Исчез услужливый придворный. И появился Начальник Каравана, в одну секунду кричащий приказы, в другую совещающийся с десятником, а затем обгоняющий нас в поисках фуража для верблюдов и лично пробующий на вкус питьевую воду из ближайшего колодца, что два года назад был еще хорош.

Время от времени он затягивал песню, которую быстро подхватывали идущие впереди, а вслед за ними и все караванщики, до самого конца наших рядов.

В первые несколько дней путешествия мой разум метался отвязанным верблюжонком, пока лихорадочный бег последних приготовлений не сменился убаюкивающей скукой дороги. Это был не отчаянный марш царицы на трон, от долины к горам, чтоб собрать себе армию, как сухое русло собирает воду; это было медленное продвижение по земле, похожее на тень, что становится все длиннее с течением дня.

Я начала понимать, отчего Волки Пустыни, ехавшие в седлах сидя на коленях, рассказывали столько историй и постоянно яростно спорили по поводу каждой мелочи. Кроме случайно порвавшихся подпруг, захромавших животных и заболевших товарищей, ничто не прерывало монотонности шага по безликой земле впереди и за нами.

Даже в окружении хаоса сотен людей караван нес в себе странную изоляцию: без возможности уединиться люди могли лишь постоянно шуметь либо же погружаться в одиночество своих мыслей. За три дня я не услышала от Яфуша ни единого слова, а Кхалкхариб и Ниман, хоть и говорили друг с другом и со своими людьми, казались мне до странности задумчивыми.

Почти каждый день к нам являлись люди из ближайших селений — поесть у наших костров, расспросить о новостях и узнать, почему верблюдов настолько больше обычного. Саба собирается на войну? Какой бог и какое царство под угрозой? Или же наконец царица решила найти себе мужа, да вразумят ее Вадд, Сайин, Шаме и Алмаках сделать это!

— Почему вас так заботит, выйдет ли царица замуж? — спросила я однажды ночью сквозь вуаль, обращаясь к старику, одетому лишь в набедренную повязку. Старик явился посидеть у костра моей ужинавшей семьи, состоявшей из Кхалкхариба, его «раба» Яфуша, моих девушек, Тамрина и меня.

— Потому что души женщин сбиваются с пути, если они не замужем, — ответил старик скрипучим голосом. При свете костра я видела, как слезится один его глаз. — Они тогда не владеют собой и открыты другим духам. А когда стареют, духи сводят их с ума.

Я громко рассмеялась.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно. И доказательств тому кругом полно. Они и без того каждый месяц звереют, ведь ими же правит луна. Нет, нехорошо женщине быть без мужа.

— А к мужчинам относится то же?

— О нет, — ответил он, качая головой. — Вовсе нет. Неженатый мужчина честолюбив, отчего может стать жестоким. Но это если он молод.

— А если он стар?

— А если он стар и притом не женат, он будет ходить голодным. — Старик широко улыбнулся, показав все три уцелевших зуба.

Путешествуя по неизведанным землям, я могла наблюдать, пусть и издали, за тем, как племена оазисов торгуются с Таирином по поводу цен на фураж и найма рабов, которые должны были напоить наших многочисленных верблюдов. За тем, как они смеются и хлопают его по спине, как только закончатся хитрости.

Все эти дни Тамрин был осторожен, старался не смотреть в мою сторону и вовсе не обращать внимания на меня. Только я заметила, как он подъезжает проверить паланкин, в котором ехали мои девушки, прежде чем удалиться утром и иногда днем. Как он подает свою чашу одной из девушек, словно они действительно рабыни Кхалкхариба, но никогда не предлагает чаши мне.

В Нашшане люди Тамрина отвезли тюк с благовониями и несколько золотых украшений в дар недавно построенному храму. По закону ни один верблюд не мог свернуть с дороги, пока не уплачена десятина стоявшему в оазисе храму.

Именно с этих поборов оплачивались ритуальные пиршества Сабы и ее общественные работы. Несколько часов спустя уехавшие вернулись, ведя за собой стадо коз, привязанных на одну веревку. В тот вечер мы закололи коз, и, словно по волшебству, к нашим кострам слетелась целая стая гостей — ас ними и прежний хозяин стада. Согласно закону мы должны были разделить с ними хлеб, мясо и суп, приготовленный из козьих желудков, запеченных в земле под кострищем.

Если при свете солнца в шагающем караване не было уединения, то по вечерам в лагере его не было и подавно: невозможно было не слышать ночных разговоров, постоянных мелочных споров, резкой ругани по поводу найденного в одеяле скорпиона или же внезапного потока воспоминаний, который кто-то из караванщиков решал обратить к ночному небу. Что угодно, лишь бы заполнить тьму, потому что безбрежное море иссушенной земли, которое мы видели днем, в свете бесчисленных звезд становилось особенно невыносимым.

По ночам меня преследовало нечто совершенно противоположное. Ночь за ночью я лежала без сна, глядя в черный шерстяной потолок шатра, и самый яркий свет луны казался мне лишь слабым мерцанием звезд на обсидианово-черном узоре. От бессонницы мне казалось, что небо готово меня раздавить.

Когда мы достигли Нарьяна, продвинувшись дальше на север, чем мне доводилось бывать, я отдала Кхалкхарибу свое простое письмо — чтобы отправить его вперед с несколькими гонцами.

Царь противоречий! Ты измучен и властен.

Ты молишь и затем требуешь.

Я радую тебя. Я злю тебя.

Ты говоришь, что, если я мудра, я буду осторожна. Мудрость и осторожность мало говорят, и все же ты требуешь от меня многих слов.

Ты говоришь, что, если я умна, я буду простой. И при этом ты желаешь загадок.

Ты говоришь, что я должна отправить слова в количестве, способном насытить царя, но не моих мудрейших и умнейших людей.

Что ж, хорошо. Я выполню твои условия. Я не пошлю людей. Как ты бросаешь свой хлеб на воду, так я брошу свой на пески.

Готовь для меня место.

В первые недели нашего похода я чувствовала себя свободной, интересовалась каждой мелочью, преисполнилась сил в тот день, когда караван полностью окутал себя живым облаком песка, и восхищалась таинственным пыльным покрывалом, что скрывало нас от солнца. И даже сам песок, набивавшийся в уши, волосы и еду, хрустевший на зубах и мешавший на ложе, — и тот придавал мне сил.

Но теперь, отослав вперед гонцов, я не находила покоя. Я больше не могла впасть в медитативный ступор в седле, меня не убаюкивал звон украшений и амулетов, танцующих на уздечках. Я устала от бесконечно тянущегося передо мной мира. В особенности я устала от запаха жженого верблюжьего навоза.

Даже люди из разных племен, приходившие к нашим кострам, больше не радовали меня, а один из них совсем недавно заставил злиться, когда указал на меня и громко спросил, не дар ли я для египетской царицы Соломона. Немало этих людей, увидев присутствие такого количества хороших верблюдов, быстро уходили и возвращались, ведя за собой течных верблюдиц для улучшения породы. Иногда к каравану вели не верблюдиц. Иногда бесплодные мужья, а порой и матери, приводили к нам женщин. Я никогда не пыталась проследить, к которому из костров они отправляются, но не удивилась бы, узнав, что и сам Тамрин порой обслуживает таких женщин.