Возлюбленная кюре - Мари-Бернадетт Дюпюи Страница 44

Невозможно было без удовольствия и волнения вспоминать, какая у нее крепкая грудь, белоснежная кожа, как красива линия бедра, как сладки губы и как она вскрикивает в момент высочайшего наслаждения. Разумеется, они очень скоро увидятся, и он опрокинет любовницу на свою кровать, задерет на ней юбки и, по своему обыкновению, с почти звериной яростью войдет в нее…

Через час он вернулся в Сен-Жермен в сопровождении кюре местечка Мартон, который, сообразуясь с требованиями момента, провел короткую погребальную церемонию. Колен де Салиньяк пришел на похороны один.

– Жене пришлось остаться в постели, – пояснил он. – У нее сильнейшая мигрень. И Сюзанна тоже не смогла прийти.

Ризничий – мрачный, то и дело смахивающий слезу – конечно же, пришел проводить Анни в последний путь, как и Туанетта, и еще несколько пожилых горожанок. Еще до полудня с формальностями было покончено. Учитель, у которого были уроки, в похоронах не участвовал, но видел в окно, как мимо школы проследовала немногочисленная погребальная процессия, во главе которой двигался влекомый лошадью катафалк.

«Говорила ли несчастная правду? Свой секрет она унесла в могилу», – подумал он в который раз за эти несколько дней.

* * *

В середине дня Ролан Шарваз решился наконец написать короткое письмо сыну Анни, этому достославному Эрнесту, о котором она так часто и с такой любовью вспоминала.

Сперва он проводил в Мартон своего коллегу-кюре, а вернувшись, заперся у себя в спальне. Сколько бы он ни проветривал и не жег благовония, запах в доме все еще стоял ужасный. И это при том, что по его просьбе Туанетта с кузиной привели в порядок комнату, где так мучительно умирала служанка, и больше ничто не напоминало о драме, которая там произошла. Грязное белье выбросили, матрас проветрили и скатали, а потом вместе с вещами Анни отнесли на чердак. В доме снова воцарился покой.

Склонившись над листком веленевой бумаги, с пером в руке, Шарваз с благодарностью подумал о своих добровольных помощницах. Вдохновившись этой мыслью, он начертал следующие строки:

Мсье!

С сожалением вынужден сообщить, что ваша матушка сегодня скончалась от кровоизлияния в мозг. Я намеревался известить вас о том, что Анни нездоровится, как только появились первые серьезные симптомы, однако она попросила меня этого не делать.

В постскриптуме он добавил, что приезжать раньше, чем через два дня, не следует и что по приезду он предъявит список расходов, которые понес по этому случаю. Поставив свою самую красивую подпись, Шарваз датировал письмо 7 декабря и, не пожалев сто су, отправил срочной почтой. «Теперь-то кошмар точно закончился!» – с облегчением подумал он.

Он понимал, что родственники Анни обязательно приедут, но не волновался по этому поводу. Всем ведь известно, что смерть поражает внезапно и без разбора… В свои шестьдесят (а он, как и доктор, был склонен считать, что мадам Менье не пятьдесят лет, как она уверяла, а намного больше) Анни вполне могла иметь хроническую болезнь и внезапно угаснуть за четыре дня. И удивляться тут нечему…

В доме семьи де Салиньяк на следующее утро, в субботу 8 декабря 1849 года

Матильда встала с постели намного позже, чем обычно. Расстроенная и поникшая, она выбрала самое скромное платье, не стала надевать украшений и делать затейливую прическу.

Сюзанна принесла в спальню записку, в которой сообщалось, что ее родители намереваются приехать сегодня: Матильда обратилась к ним с просьбой забрать мальчика к себе на неделю или две, ссылаясь на нездоровье.

Письмо, написанное дрожащей рукой, она отправила в среду, понимая, что родители сразу встревожатся. Колен не стал оспаривать решение супруги. Матильда и вправду выглядела усталой и нервной.

«Для Жерома будет лучше побыть вдали от дома. Тем более ему так нравится в Ла-Рошфуко!» Эта мысль придала ей сил. Она представила мальчика тепло одетым, прогуливающимся с бабушкой возле замка – великолепного старинного здания, построенного на холме над рекой Тардуар.

Прежде чем выйти из спальни, молодая женщина написала еще одно письмо, положила в конверт и запечатала воском. Накинув на плечи шаль, она медленно, как тяжелобольная, спустилась по лестнице и направилась к кухне. Служанка как раз раскатывала тесто.

– Ах, это вы, мадам! Сегодня вы выглядите намного лучше. Я как раз собираюсь ставить в печку яблочный пирог. Бланкет будет готов через полчаса. Ваш отец будет доволен. Он говорит, я отлично его готовлю!

– Прекрасно! Когда закончишь, прошу, отнеси в пресбитерий эту записку.

– И подождать ответа, мадам?

– Не нужно. Сразу возвращайся домой.

* * *

Шарваз еще раз перечитал письмо любовницы, содержание которого его в высшей степени удивило, выругался, смял листок и швырнул его в огонь. Взгляд его светлых глаз был прикован к письму, пока оно полностью не сгорело. Скрестив руки на груди, он принялся ходить взад и вперед по комнате.

«Но что это может значить? – спрашивал он себя снова и снова. – Мадам де Салиньяк решила поиграть в знатную даму? В каких изысканных выражениях она меня отвергает! Мне приказано не посылать ей записок и больше не искать с ней встреч. Еще она смеет говорить, что мы оба вели себя неразумно, но теперь она одумалась, и к былому нет возврата. А если я попытаюсь нарушить ее волю, она уедет к сестре в Ангулем, и надолго!»

– А я-то думал, что Матильда будет умолять о свидании, что она тоскует по моим поцелуям, скучает по мне… – произнес он едва слышно.

В отчаянии кюре обвел комнату взглядом. В отсутствие шумной и неповоротливой Анни Менье его жилище казалось очень уютным.

Проснулся он с легким сердцем, поменял простыни на кровати, выбил пыль из стеганого одеяла, представляя, что скоро явится Матильда. Его красавица Матильда, как он называл ее про себя, когда вожделение становилось особенно невыносимым. «Скоро все вернется на круги своя, – говорил он себе. – Она не приходит, потому что боится за свою репутацию. И потом, женщины – существа чувствительные, вид агонизирующей Анни должен был ее шокировать!»

Стоя у окна и глядя на церковь, Ролан Шарваз как раз тешил себя сладкими иллюзиями, когда на дороге появились двое мужчин. В том, что пониже, он узнал ризничего. И беседовал Алсид Ренар ни с кем иным, как с учителем Данкуром.

– Надо же! Что они могут так оживленно обсуждать? – прошептал он.

Неожиданно было видеть этих двоих вместе, ведь у ризничего с учителем не было ничего общего. Один – ханжа и святоша, другой – убежденный атеист.

В перламутрово-сером небе, расчерченном темными тучами, кружили и кричали вороны. Кюре поежился и вернулся к теплому очагу.

В Ангулеме, в тот же день

Для Эрнеста Менье известие о смерти матери стало огромным потрясением. Он, насвистывая, открывал мастерскую, когда посыльный с почты передал ему письмо Шарваза. Закрыв дверь на ключ, мужчина бросился к сестре.